Бродский лучшие стихи о жизни: стихи о жизни: лучшие стихотворения Иосифа Бродского о жизни, смысле жизни на Рустих

Содержание

биография поэта, жизнь, любовь и творчество — 24.05.2023 — Статьи на РЕН ТВ

24 мая 2023, 18:56

Фото: © РИА Новости/Александр ДемьянчукЧитать ren.tv в

Иосифа Бродского называют последним гением русской литературы, и это неслучайно. Его гениальность проявилась с юности, с самых первых шагов в творчестве и сразу стала очевидной для всех окружающих. Но не для советской власти.

«Какую биографию, однако, делают нашему рыжему!» — невесело пошутила Анна Ахматова в разгар судебного процесса над Иосифом Бродским. Кроме громкого суда противоречивая судьба уготовила поэту ссылку на Север, Нобелевскую премию, неполные восемь классов образования и блестящую карьеру университетского профессора.

О выдающемся русском поэте и интересных фактах его биографии — в материале РЕН ТВ.

Иосиф Бродский: семья, детство и юность

Иосиф Бродский родился 24 мая 1940 года в Ленинграде в культурной, но вовсе не богемной семье. Его отец Александр Иванович был фотожурналистом, военным корреспондентом на флоте, мать Мария Моисеевна всю жизнь служила в различных конторах секретарем или бухгалтером.

Фото: © gettyimages/Heritage Images / Contributor

«Подобно большинству мужчин, я скорее отмечен сходством с отцом, нежели с матерью. Тем не менее ребенком я проводил с ней больше времени: отчасти из-за войны, отчасти из-за кочевой жизни, которую отцу затем приходилось вести. Четырехлетнего, она научила меня читать; подавляющая часть моих жестов, интонаций и ужимок, полагаю, от нее. А также некоторые из привычек, в том числе курение», — писал Бродский в автобиографическом эссе «Полторы комнаты».

Раннее детство Иосифа пришлось на годы войны, блокады и послевоенной бедности. В 1942 году после первой, самой страшной блокадной зимы, Мария Моисеевна с Иосифом уехала в эвакуацию в Череповец, вернулись в Ленинград они в 1944 году. В 1947-м Иосиф пошел в школу, из которой сбежал в неполные 16 лет, не выдержав уроков по марксизму-ленинизму.

В 1955-м семья получает «полторы комнаты» в Доме Мурузи на пересечении трех улиц Северной столицы: Пестеля, Короленко и Литейного проспекта. Иосиф Бродский жил там вплоть до эмиграции в 1972 году.

В эссе «Полторы комнаты» он вспоминал о том времени:

«Здание представляло собой один из громадных брикетов в так называемом мавританском стиле, характерном для Северной Европы начала века <…> Оно стало архитектурной сенсацией Санкт-Петербурга того времени, и Ахматова однажды рассказала мне, как она с родителями ездила в пролетке смотреть на это чудо«.

О самой комнате, которую занимал Бродский, он писал, что «эти десять квадратных метров были моими, и это были самые лучшие десять квадратных метров, которые я когда-либо знал». Сегодня в квартире поэта находится мемориальный музей Бродского «Полторы комнаты».

Начало трудовой деятельности

Бросив школу в 1955-м, Иосиф поступил учеником фрезеровщика на завод «Арсенал».

Фото: © Личная карточка И. А. Бродского в отделе кадров «Арсенала». ru.wikipedia.org

Отработав там несколько месяцев, в 16 лет загорелся идеей стать врачом, месяц трудился помощником прозектора в морге при областной больнице, анатомировал трупы, но в конце концов отказался от медицинской карьеры.

В течение пяти лет после ухода из школы он был и истопником в котельной, и матросом на маяке. В 1961 году в экспедиции от Всесоюзного НИИ геологии обнаружил на Дальнем Востоке небольшое месторождение урана.

В то же время Иосиф очень много, но хаотично читал — в первую очередь поэзию, философскую и религиозную литературу, изучал английский и польский языки.

Начал писать стихи. Какое-то время пытался заниматься в литературной студии, но бессмысленность этого времяпровождения стала очевидной очень быстро. Иосиф Бродский появился как самостоятельный и самоценный поэт сразу, с первых же стихотворений.

Начало творческого пути

«Кривой забор из гнилой фанеры.

За кривым забором лежат рядом

юристы, торговцы, музыканты, революционеры.

Для себя пели.

Для себя копили.

Для других умирали.

Но сначала платили налоги, уважали пристава,

и в этом мире, безвыходно материальном, толковали Талмуд,

оставаясь идеалистами…»

(«Еврейское кладбище около Ленинграда», 1958)

Эти стихи, которые 19-летний Бродский прочел на «турнире поэтов» в феврале 1960 года, принято считать точкой отсчета. Зрелая мощь лирики и абсолютная, нереалистичная по тем временам свобода — Бродский с самых первых шагов дал понять, что за поэт появился в русской литературе.

И все те, кто его окружали в то время, — шумная толпа молодых ленинградских талантов: Анатолий Найман, Евгений Рейн, Владимир Уфлянд, Дмитрий Бобышев — поняли и приняли это. Главным поэтом своего поколения Иосиф Бродский стал за один день.

В 1961 году Рейн представил Иосифа Анне Ахматовой. Хотя в стихах Бродского обычно замечают влияние Марины Цветаевой, с творчеством которой он впервые познакомился в начале 1960-х, именно Ахматова стала его очным критиком и учителем. Биограф Бродского Лев Лосев писал:

«Фраза Ахматовой «Вы сами не понимаете, что вы написали!» после чтения «Большой элегии Джону Донну» вошла в персональный миф Бродского как момент инициации».

Противостояние с советской властью и суд за тунеядство

Взаимоотношения Бродского с советской властью принято рассматривать как образчик иррационального противостояния. С легкой руки Сергея Довлатова родилась легенда об абсолютной отстраненности поэта от внешних реалий:

«Он не боролся с режимом. Он его не замечал. И даже нетвердо знал о его существовании. Его неосведомленность в области советской жизни казалась притворной. Например, он был уверен, что Дзержинский — жив. И что «Коминтерн» — название музыкального ансамбля».

Вторая часть легенды гласит, что на такое поведение власть обиделась еще сильнее, чем если бы Бродский был диссидентом. И отправила поэта в ссылку.

В 1963 году после выступления на пленуме ЦК КПСС первого секретаря ЦК Никиты Хрущева среди молодежи начали искоренять «лежебок, нравственных калек и нытиков», пишущих на «птичьем жаргоне бездельников и недоучек».

Мишенью стал и Иосиф Бродский, которого к этому времени дважды задерживали правоохранительные органы: в первый раз за публикацию в рукописном журнале «Синтаксис», во второй — по доносу знакомого. Сам он не любил вспоминать о тех событиях, потому что считал: биография поэта — лишь «в его гласных и шипящих, в его метрах, рифмах и метафорах».

Фото: © РИА Новости/Александр Демьянчук

В газете «Вечерний Ленинград» от 29 ноября 1963 года появилась статья «Окололитературный трутень», авторы которой клеймили Бродского, цитируя не его стихи и жонглируя выдуманными фактами о нем.

13 февраля 1964 года Бродского снова арестовали. Его обвинили в тунеядстве, хотя к тому времени его стихи регулярно печатались в детских журналах, а издательства заказывали ему переводы.

О подробностях процесса весь мир узнал благодаря московской журналистке Фриде Вигдоровой, которая присутствовала в зале суда. Записи Вигдоровой были переправлены на Запад и попали в прессу:

«Судья: Чем вы занимаетесь?

Бродский: Пишу стихи. Перевожу. Я полагаю…

Судья: Никаких «я полагаю». Стойте как следует! Не прислоняйтесь к стенам! <…> У вас есть постоянная работа?

Бродский: Я думал, что это постоянная работа.

Судья: Отвечайте точно!

Бродский: Я писал стихи! Я думал, что они будут напечатаны. Я полагаю…

Судья: Нас не интересует «я полагаю». Отвечайте, почему вы не работали?

Бродский: Я работал. Я писал стихи.

Судья: Нас это не интересует…»

Свидетелями защиты выступили поэтесса Наталья Грудинина и известные ленинградские профессора-филологи и переводчики Ефим Эткинд и Владимир Адмони. Они пытались убедить суд, что литературный труд нельзя приравнять к тунеядству, а опубликованные Бродским переводы выполнены на высоком профессиональном уровне.

Свидетели обвинения не были знакомы с Бродским и его творчеством: среди них оказались завхоз, военный, рабочий-трубоукладчик, пенсионер и преподавательница марксизма-ленинизма. Представитель Союза писателей также выступил на стороне обвинения. Приговор был вынесен суровый: высылка из Ленинграда на пять лет с обязательным привлечением к труду.

Ссылка на север

Из знаменитой тюрьмы «Кресты» Бродский в столыпинском вагоне был отправлен в Архангельск. Поэт был сослан в Коношский район Архангельской области и поселился в деревне Норинская.

Он устроился разнорабочим в совхоз «Даниловский», где занимался полевыми работами, был бондарем, кровельщиком, доставлял бревна с лесосек к местам погрузки.

«А. Буров — тракторист — и я,

сельскохозяйственный рабочий Бродский,

мы сеяли озимые — шесть га.

Я созерцал лесистые края

и небо с реактивною полоской,

и мой сапог касался рычага.

Топорщилось зерно под бороной,

и двигатель окрестность оглашал.

Пилот меж туч закручивал свой почерк.

Лицом в поля, к движению спиной,

я сеялку собою украшал,

припудренный землицею как Моцарт.

(«А. Буров — тракторист — и я…», 1964)»

Лев Лосев отмечал, что для Иосифа «тюрьма, издевательства конвоиров» явились «нелегким испытанием, а вот жизнь в ссылке оказалась не страшна». Сам Бродский утверждал, что ссылка оказалась одним «из лучших периодов моей жизни. Бывали и не хуже, но лучше — пожалуй, не было».

Домик, в котором жил поэт, представлял собой бревенчатый сруб, где почти отсутствовала мебель, но можно было отгородиться от остального мира, думать и творить.

Освобождение из ссылки

Между тем, при активном участии Ахматовой велась общественная кампания в защиту Бродского. Центральными фигурами в ней были Фрида Вигдорова и Лидия Чуковская. Они неутомимо писали письма в защиту поэта во все партийные и судебные инстанции и привлекали к делу защиты Бродского людей, пользующихся влиянием в советской системе: от Дмитрия Шостаковича и Константина Паустовского до Самуила Маршака и Александра Твардовского.

О Бродском-ссыльном узнали и за границей: в его защиту выступил «друг Советского Союза», французский философ Жан-Поль Сартр. В сентябре 1965 года Иосиф Бродский был официально освобожден.

Фото: © ru.wikipedia.org

В результате из пяти лет приговора Бродский провел в ссылке полтора, что по единодушному мнению его близких буквально спасло ему жизнь: с юности поэт страдал сердечной недостаточностью, а работа в деревне была физически очень тяжелой.

Творчество Иосифа Бродского в 1960-е

После ссылки поэта зачислили в некую «профессиональную группу» при Союзе писателей, что позволило избежать дальнейших подозрений в тунеядстве. Но на родине печатали только его детские стихи, иногда давали заказы на переводы поэзии или литературную обработку дубляжа к фильмам. Для Иосифа Бродского как литератора конец 60-х стал периодом публичной немоты.

«Такого поэта в СССР не существует», – заявило в 1968 году советское посольство в Лондоне в ответ на посланное Бродскому приглашение принять участие в международном поэтическом фестивале Poetry International.

Между тем, именно в эти годы Иосиф Бродский создал огромное количество замечательных произведений, которые позже войдут в его сборники «Остановка в пустыне», «Конец прекрасной эпохи» и «Новые стансы к Августе». В 1968-м он закончил поэму «Горбунов и Горчаков», которой придавал очень большое значение. Помимо нечастых публичных выступлений и чтений на квартирах приятелей, стихи Бродского широко расходились в самиздате.

Принудительная эмиграция Иосифа Бродского

К началу 70-х события стали развиваться стремительно: без ведома поэта его стихи отослали на Запад и напечатали в США, а в 1970-м в Нью-Йорке вышел сборник «Остановка в пустыне», который считается первым авторизованным изданием Бродского.

Круг иностранных журналистов и издателей, с которыми общался поэт, ширился, поэтому в 1972 году власти выдвинули ультиматум: или немедленная эмиграция, или новое преследование со всеми вытекающими последствиями.

Визу оформили всего за 12 дней и 4 июня 1972 года Иосиф Бродский вылетел в Вену.

Фото: © Чемодан, с которым 4 июня 1972 года Иосиф Бродский уехал. ru.wikipedia.org/Olgvasil(CC0)

Перед отъездом он написал письмо Леониду Брежневу. В нем есть такие строки:

«Мне горько уезжать из России. Я здесь родился, вырос, жил, и всем, что имею за душой, я обязан ей. Все плохое, что выпадало на мою долю, с лихвой перекрывалось хорошим, и я никогда не чувствовал себя обиженным Отечеством. Не чувствую и сейчас. Ибо, переставая быть гражданином СССР, я не перестаю быть русским поэтом. Я верю, что я вернусь; поэты всегда возвращаются: во плоти или на бумаге».

По легенде, в чемодане, с которым Бродский сел в самолет до Вены, была пишущая машинка, сборник Джона Донна и две бутылки водки для жившего в Австрии Уильяма Одена, едва ли не самого ценимого Бродским поэта-современника.

Оден принял в судьбе Бродского деятельное участие, как и многие другие западные интеллектуалы первого ряда. Поэт, опубликовавший в СССР менее десятка своих стихотворений, был для них абсолютной ровней.

«Русский поэт, англоязычный эссеист и американский гражданин»

В Вене поэта встретил американский издатель Карл Проффер. По его протекции Бродскому предложили место в Мичиганском университете. Должность называлась poet-in-residence и предполагала общение со студентами в качестве приглашенного литератора.

В 1977 году Бродский получил американское гражданство. На Западе он прославился прежде всего как автор многочисленных эссе. Сам себя Бродский определял как «русского поэта, англоязычного эссеиста и, конечно, американского гражданина».

В 1987 году Иосифу Бродскому была присуждена Нобелевская премия по литературе с формулировкой «За всеобъемлющую литературную деятельность, отличающуюся ясностью мысли и поэтической интенсивностью».

Фото: © РИА Новости

В январе 1996 года Иосифа Бродского не стало. Венеция, второй после Петербурга главный город в его жизни, предоставила поэту последнее пристанище на старинном кладбище Сан-Микеле.

Личная жизнь Иосифа Бродского

«Я любил тебя больше ангелов»

Всем поклонникам творчества Иосифа Бродского знакомы инициалы «М.Б.», которые в качестве посвящения стоят перед многими стихотворениями великого поэта (их количество не имеет аналогов в мировой поэзии). За ними скрывается имя Марины (Марианны) Басмановой — ленинградской художницы, любовь к которой приносила ему не только вдохновение, но и невыносимые страдания.

Они встретились на вечеринке у будущего известного композитора Бориса Тищенко в марте 1962 года. Бродский был ослеплен Мариной, он буквально боготворил ее.

Однако ни родители Бродского, ни родители Басмановой не одобряли их отношения. Это огорчало молодых, но не так сильно, как различия их собственных взглядов и устремлений. Бродский мечтал о семье и детях, Басманова же наотрез отказывалась выходить за него замуж. Из-за этого они часто ссорились, после чего «расставались навсегда», но уже через несколько дней вновь сходились, потому что не могли жить друг без друга.

Увы, в этой истории не обошлось без банального любовного треугольника. Накануне нового, 1964 года, когда Иосиф скрывался от милиции в Москве, Марина изменила ему с его другом Дмитрием Бобышевым. Когда до Бродского дошли слухи об измене, он сорвался в Ленинград.

Пройдут годы, и он будет вспоминать об этом так: «Мне было все равно — повяжут там меня или нет. И весь суд потом — это была ерунда по сравнению с тем, что случилось с Мариной»…

В ссылке Бродский напишет свои лучшие стихи — «Песни счастливой зимы», «Ломтик медового месяца», «Из английских свадебных песен». И снова благодаря Марине, которая приезжала к нему и подолгу жила в очень скромных условиях.

Он был готов простить ей все, только бы они были вместе. Но… однажды приехал Бобышев, и Басманова уехала с ним. А потом вернулась. И так несколько раз. Бродский страдал, метался по пустому дому, но ничего не мог изменить.

В череде этих встреч и прощаний в 1967 году у Басмановой и Бродского родился сын Андрей. Поэт думал, что теперь Марина согласится официально оформить отношения, но она была непреклонна. Он до последнего надеялся, что эмигрируют они вместе, но этого не произошло.

«Мария, жена Иосифа…»

Расставшись со своей музой, Иосиф Александрович перестал верить в любовь. Он цинично отзывался обо всех женщинах, которых у него было множество, и не собирался связывать свою жизнь узами брака. В этот период у поэта родилась дочь Анастасия от балерины Марианны Кузнецовой.

Иосиф Бродский и итальянская аристократка с русскими корнями Мария Соццани впервые увиделись в январе 1990 года в Сорбонне. Соццани увлекалась литературой и приехала послушать выступление поэта. Бродскому на тот момент уже исполнилось 50 лет, Мария была на 30 лет моложе.

Фото: © ТАСС/Артем Геодакян

Вернувшись в Италию, Соццани написала Бродскому письмо, между ними завязалась переписка. Летом Бродский и Мария вместе отправились в Швецию, а 1 сентября они поженились в Стокгольмской ратуше.

В 1993 году у пары родилась дочь Анна. С дочерью Бродский разговаривал на английском языке, однако Мария немного учила ее и русскому. Сейчас Анна живет в Италии, ведет кулинарный блог. На родину своего отца, на которого она очень похожа, она приезжала лишь однажды.

Иосиф Бродский: любовь к котам длиной в жизнь

В жизни Иосифа Бродского кошки занимали важное место.

Да и себя самого поэт ассоциировал с котом: «Когда мне что-то нравится, я к этому принюхиваюсь и облизываюсь», — признался он переводчице Биргит Файт во время их беседы в Лондоне.

Кошки были неизменными спутниками Бродского — он давал им необычные имена. Кот Оська был назван в честь самого Иосифа, а Кошка в белых сапожках и Big Red (Большой Рыжий) получили клички благодаря их окрасу.

Коты неоднократно вдохновляли Бродского на написание стихов. Одно из ранних произведений поэта было посвящено домашнему коту Самсону, который наблюдает с подоконника за жизнью своих уличных собратьев:

«…обеспеченный ночлегом,

Он сочувствует коллегам:

Тот – водичку пьет из Мойки,

Тот – поужинал в помойке,

Тот – вздремнул на полчаса,

Тот – спасается от пса,

Тот – совсем больной от стужи…

Многим, муррр, конечно хуже…

Не могу им всем помочь,

Потому что скоро ночь,

Это мне не по плечу,

Потому что. .. Спать хочу…

Кран ворчит на кухне сонно:

«Есть ли совесть у Самсона?»

Знакомая Бродского, Людмила Штерн, однажды попросила друзей придумать кличку двухнедельному котенку, которого ее мать выиграла в преферанс. С легкой руки поэта питомец стал Пасом. Бродский обожал пушистого кота, называя его своим «крестником», и посвятил ему целую оду.

Фото: © РИА Новости/Александр Демьянчук

Биографы Бродского считают, что такая любовь к кошкам лежит в детстве поэта. В семье его родителей в домашнем обиходе было принято использовать кошачьи «мяу» и «мур-мур-мяу» для выражения различных эмоций. Эта привычка сохранилась у Бродского и в зрелые годы: заканчивая телефонный разговор, он нередко вместо прощания говорил собеседнику «мяу-мяу».

Последним любимцем Иосифа Бродского был рыже-белый кот Миссисипи. Поэт назвал его так, потому что считал, что кличка животного непременно должна иметь звук «с». Мария Соццани называла мужа и его питомца одинаково — коты, причем оба откликались.

Когда Бродский принимал у себя гостей, в знак особой признательности он спрашивал: «Хотите, я разбужу для вас кота?»

Миссисипи пережил своего хозяина. Почти все время он проводил в кабинете Бродского — прыгал на стол, укладывался на рукопись, пахнущую хозяином, и тут же крепко засыпал.

ЧИТАЮТ СЕЙЧАС:

Тайная любовь и реальные расследования: жизнь Артура Конан Дойла 22 мая, пн, 21:30

Правила жизни Иосифа Бродского

Поэт, лауреат Нобелевской премии, умер 28 января 1996 года в Нью-Йорке в возрасте 55 лет.

Теги:

правила жизни

иосиф бродский

Если выпало в империи родиться, лучше жить в провинции, у моря.

Когда находишься в плохих обстоятельствах, перед тобой выбор — сдаться или пытаться противостоять. Я предпочитаю противостоять сколько возможно. Вот это и есть моя философия, ничего особенного.

Назвать поэта «поэтом отчуждения» — величайший комплимент, который ему можно сделать.

Человек, который внутри себя начинает создавать свой собственный независимый мир, рано или поздно становится для общества инородным телом, становится объектом для всевозможного рода давления, сжатия и отторжения.

Мне кажется, я перепробовал все. Не все, но многое. Суть не в формальных экспериментах, не в освобождении от формы. Что касается содержания, то я просто рассматриваю себя в роли подопытной морской свинки своих собственных идей и смотрю, что происходит с ними, и стараюсь их записывать.

Поэзия по сравнению с прозой то же, что и воздушный флот по сравнению с пехотой в армии.

Для меня есть два поэта — Цветаева и Оден. Они очень разные, но у них есть одна общая черта: оба поддерживают — или их поэзия поддерживает — философию дискомфорта. Это доходит почти до «чем хуже, тем лучше», или, в случае Одена, «тем интереснее».

Я никого не представляю, не выступаю за кого-то или за что-то кроме себя самого.

Ирония — вещь обманчивая. Когда с насмешкой или иронией говоришь о ситуации, в которой находишься, то кажется, что не поддаешься обстоятельствам. Но это не так. Ирония не дает уйти от проблемы или подняться над ней.

Пыль — это плоть времени, плоть и кровь.

Я не могу говорить о себе и своих стихах: мне это нравится, это я написал. Но как я это сделал? Думаете, легко говорить о своих стишках?

Должен сказать, что люди в равной степени расположены к добру и злу. Но люди, насколько я знаю, предпочитают легкие решения, а совершить зло легче, чем сотворить что-либо доброе.

Язык — начало начал. Если Бог для меня существует, то это именно язык.

Я не хотел бы быть среди тех, кто пророчит будущее. Я не хотел бы пополнять количество бессмысленной информации. Однако я думаю, что наступающая эпоха, обновляющийся мир будет менее духовным, более релятивистским, более безличным, я бы сказал, менее человечным.

Как и Оден, я могу сказать, что принадлежу к культуре сигарет и алкоголя, а не к культуре наркотиков.

Очень хорошо помню те времена, когда я работал в геологических партиях. Много времени провел в тайге, в Восточной Сибири. Там водились волки и медведи, и лишь однажды я встретил в лесу человека и был в большем испуге, чем если бы встретил зверя.

Роль художника и его долг… Ну, если применительно к поэзии, литературе — то хорошо писать, только и всего.

Когда я доделываю стихи, углубляю… это самые лучшие часы. Ты часто и не подозревал, что там внутри таится, а язык это выявил и подарил тебе. Такая вот неожиданная награда.

Жизнь – только разговор перед лицом молчания.

Как-то вечером, возвращаясь от Ахматовой в переполненной электричке, я вдруг осознал, от кого еду, с кем я сейчас говорил. Будто пелена спала с глаз. И с того дня я стал бывать у нее постоянно.

Политика – самый нижний уровень духовной жизни.

Наверное, я христианин, но не в том смысле, что католик или православный. Я христианин, потому что я не варвар.

Не познав рабства, невозможно почувствовать вкус свободы,

поскольку все в этом мире взаимосвязано. О какой такой свободе можно рассуждать, если наша физическая свобода определяется государством, политическая свобода — рабством и даже религиозная свобода, если иметь в виду христианство, определяется днем Страшного суда?

Свобода слова неизбежно ведет к его инфляции.

Писатель — орудие языка. Язык остается, невзирая на личности. Так уж случается, что постоянно появляются писатели, которые раскрывают и выявляют зрелость языка. Пока будет жив русский язык, он сохранит свою великую литературу.

Время – единственное, что важно в мире. Время намного интереснее, чем, например, пространство. Потому что пространство — это вещь, тогда как время — это представление о вещах, о Вещи.

И если бы мне нужно было описать то, что меня интересует, — так это то, что время делает с человеком.

Все-таки мне больше по душе идея своеволия, непредсказуемости. В этом смысле я ближе к иудаизму, чем любой иудей в Израиле. Просто потому, что если я и верю во что-то, то я верю в деспотичного, непредсказуемого Бога.

Вот, смотрите, кот. Коту совершенно наплевать, существует ли общество «Память». Или отдел идеологии при ЦК. Так же, впрочем, ему безразличен президент США, его наличие или отсутствие. Чем я хуже этого кота?

Если бы я был молодым поэтом или… да кем угодно, хоть десантником, я читал бы скорее древних. Думаю, никто не имеет права прикасаться к бумаге до того, как прочтет «Гильгамеш». Никто не имеет права писать, не прочитав «Метаморфозы» Овидия. То же относится к Гомеру и Данте. Прежде чем мы доберемся до Данте, есть множество прекрасных римлян. Я бы выбрал Марциала.

Теперь родные довольны, что я поэт, а когда-то были страшно против. Первые лет пятнадцать никак не могли с этим примириться, да? [Смеется.] Впрочем, их можно понять… Я и сам не в особом восторге. Лично я охотней стал бы летчиком, летал на маломестных самолетиках где-нибудь над Африкой.

Мир меня давно не удивляет. Я думаю, что в нем действует один-единственный закон — умножение зла. По-видимому, и время предназначено для того же самого.

Писать стихи — это как бы упражняться в смерти.

«Мы, оглядываясь, видим лишь руины». Взгляд, конечно, очень варварский, но верный.

Избранные стихи Иосифа Бродского

8 сентября 2019 ПОСТСКРИПТУМ

Как грустно, что моя жизнь не стала для тебя
тем, чем стала для меня твоя жизнь.
. . . Сколько раз на пустырях я
отдавал свою медную монету, увенчанную печатью
государства, этой переплетенной вселенной проводов,
безнадежно пытаясь растянуть время
нашей связанности. . . Увы, если
человек не сумеет затмить мир,
ему останется крутить щербатый циферблат через какие-то
телефонная будка, как можно крутить доску для спиритических сеансов,
пока призрак не ответит, повторяя
последние вопли зуммера в ночи.

ПРОРОЧЕСТВО

Мы пойдем и будем жить вместе на берегу;
огромных дамб отгородят нас от континента.
Самодельная лампа
бросит свое согревающее сияние на округлость нашего центрального пространства.
Мы будем вести войну в карты, и
навострить ухо, чтобы уловить грохот сводящего с ума прибоя.
Тихо покашляем, или вздохнем беззвучно,
всякий раз, когда ветер слишком сильно ревет.

Я буду стар, а ты будешь молод.
Но, как говорят юноши, мы будем считать время
, что осталось нам до наступления нового века, днями,
не годами. В нашей вывернутой, маленькой Голландии
мы посадим огород, ты и я;
и будет шипеть устриц у дверей,
и пить лучи солнечного осьминога,

Пусть льются летние дожди на наши огурцы;
загорим как любой эскимос,
и ты проведешь нежно пальцами
по девственному V, где я не обожжен.
Я увижу свою ключицу в прозрачном стекле,
и увижу за спиной зеркальную волну,
и мой старый счетчик Гейгера в жестяном корпусе,
который болтается на выцветшем, пропитанном потом ремешке.

Когда придет зима, безжалостно
она сорвет солому с нашей деревянной крыши. И если
мы сделаем ребенка, то назовем мальчика Андреем,
Анной девочку, чтобы наша русская речь,
запечатлелась на его морщинистом личике
никогда не будет забыт. Первый звук нашего алфавита
есть не что иное, как удлинение вздоха
, и поэтому его можно утвердить на будущее.

Мы будем вести войну в карты до тех пор, пока
отступающие извилины прилива не потянут нас,
со всеми нашими козырями, вниз и прочь . . .
Наш ребенок будет молча смотреть на мотылька,
не понимая его насущных мотыльковых мотивов
биться в нашу лампу. Но затем наступит время
, когда он должен будет вернуться через
плотину, отделяющую нас от континента.

ПЕРВОЕ СЕНТЯБРЯ

День назывался просто «Первое сентября».
Осень пришла; дети были в школе.
На границе с Польшей немцы поставили полосатые решетки.
Их ревущие танки, словно ногти, гладят
фольгу по кусочку шоколада,
расплющивают уланских копейщиков.

Расставьте стаканы!
Выпьем тост за тех уланов, которые стояли
на первом месте в списке погибших,
как в классном списке.

Еще раз
березы шумят на ветру; мертвые листья
просеиваются на низкие крыши домов, где
не звучат детские голоса, как будто на упавшие
польские шапки. Мимо ползут грохочущие облака,
избегая мертвых глаз закатных окон.

нобелевские лауреаты поэзия россия-украина

5 февраля 2017 Дьявол ходит среди нас час за часом
и каждое мгновение ждет этой роковой фразы.

Сочетание красивых образов и прекрасного письма с греческой мифологией (в некоторых из них) Сначала я не был так впечатлен, но теперь я могу сказать, что мне понравилось большинство его стихов.

{ Nature Morte передает самое сильное и горькое стихотворение из сборника и самое лучшее для меня. На самом деле это одно из лучших стихотворений, которые я когда-либо читал. }

Единственная строчка, которая поразила меня больше всего, по личным причинам(да) была вот эта

Я люблю жизнь, но хаос я обожаю

поэзия русская рулетка

3 августа 2018 90 004 Интеллектуальный жанр poezija apie Lietuvą, Rusijos inteligento pastebėtus kasdienybės epizodus ar buvimo mieste būsenos fiksavimas. Knygoje paskelbta Nobelio premijos įteikimo proga pasakyta kalba, Lietuvos literatūros kritikų prisiminimai apie Poeto Brodskio viešnagę Lietuvoje, įtaką pasaulio kultūrai.

Ник

489 отзывов37 подписчиков

Однажды я видел, как Иосиф Бродский читал. На моей памяти это было в 1973 году, вскоре после того, как его выслали из России и задолго до того, как он получил Нобелевскую премию. Я помню его в темном пиджаке, без галстука, с тем серьезным лицом, которое видно на некоторых фотографиях, с плотно сжатой челюстью, кроме тех случаев, когда он читал свои в воздухе. Стихотворение, которое я помню больше всего, включало немного немецкого языка; скорее всего, это были «Два часа в пустом баке». Он читал со страстью; мы склонны думать о наших поэтах как о профессорах, несколько отстраненных и занятых зачастую неясной игрой слов. Бродский был страстно от мира сего; он не читал стихов, он декламировал их. Он не бежал ни от литературного наследия, ни от своего собственного как дитя войны между Советами и немцами; он обнял обоих. Прежде всего, его поэзия визуально остра и иронична, страстно увлечена миром.

Eadweard

602 отзыва495 подписчиков

» Ибо, хотя наша жизнь может быть вещью, которую можно разделить,
кто в этом мире разделит нашу смерть?
Человеческая одежда зияет дырами.
Он распадается на куски и снова становится целым
Еще раз это арендная плата
И только далекое небо, во мраке,
приносит домой целительную иглу. »
—-

» Великие веры оставляют после себя только святые реликвии:
Суди тогда о огромной силе любви,
если предметы, которых ты коснулся Теперь я считаю
, пока ты жив, святым.»
—-

«Молчание: волна, скрывающая вечность.
Тишина: будущая судьба всех наших любящих. »

«Жизнь — это болтовня, брошенная в лицо молчанию.»

любимая поэзия поэзия русская

«Здесь, на холмах, под пустым небом,
среди дорог, заканчивающихся в лесах,
жизнь отступает от самой себя
и смотрит с изумлением на свои
шипящие и ревущие формы.
Корни цепляются, хрипя, за сапоги,
и никакого светового шоу во всей деревне.
Вот я брожу по ничейной земле
и берусь за дело о небытии.
Ветер вырывает тепло из моих рук.
Дупло обливает меня водой;
грязь вьет ленту тропинки».

«Теперь, когда я отгородился от мира,
я хотел бы отгородиться от самого себя.
Не заборы из тесаных жердей, а зеркальное стекло,
мне кажется, лучше всего справится с этим.
Я изучу темные черты своего лица:
мою щетинистую бороду, пятна на подбородке.
Пожалуй, нет лучшего вида стены
, чем трехликое зеркало для этой расставшейся пары.
В этом зеркале в сумерках от двери видны
огромных скворцов на краю пашни,
и озера озера похожи на бреши в стене, но увенчанные еловыми зубьями.
Вот, мир за пределами
ползет через эти озера — эти бреши в нашем мире — более того, через каждую щель.
А то этот мир проползет сквозь них к небу.

Бродский временами мой любимый поэт….
Его стихи могут предложить глубокие размышления об универсальных истинах и уникальных взглядах на жизнь, смерть и процесс разложения. Пыль, в частности, часто появляется в этом сборнике стихов.
В лучшем случае его короткие стихи содержат и сжимают несколько образов и калейдоскопически расширяют значения и значение. В худшем случае, в некоторых из его более длинных стихов, они граничат с личными нападками и банальным пониманием власти и политики.
Слишком много фаворитов, чтобы их перечислять, но ниже приведены несколько строк, которые, в частности, выделяются и свидетельствуют о его вдумчивости в отношении моментов, когда он излучает чувство глубокого, спокойного, созерцательного времени, тишины и памяти.

‘Но скажи мне, душа, какова была жизнь, / как она выдержала твой парящий взор?’ 32
‘я здесь живу, а где-то там ты плачешь’ 32
‘Хорошо, что в этом мире нет никого/, кто чувствует себя обязанным любить тебя до безумия.’33
‘его доза жизни оказалась роковой’ 35
‘ Мертвые спокойно лежат в могилах и мечтают. живые, в океанах своих мантий’ 40
‘Все далеко. Что близко, то тускло’ 43
‘…ты видел моря,/ и дальние страны, и Ад-первый во сне,/ потом просыпаюсь. Ты видел украшенное драгоценностями небо/ в жалкой оправе человеческих низменных похотей./ И ты видел жизнь» 43
‘Пусть этот крошечный фрагмент/жизни, которую мы тогда разделили/дико билась в твоем сердце/ как еще не дохлая рыба.’ 53
‘ночь движется на перевернутых крыльях, ввысь,/ Над густыми кустами, которые теперь висят вниз головой,-/ настойчиво, как воспоминание о прошлом,/ безмолвное прошлое, которое как-то живет’ 54

‘Что неужели тень бездумья / коснулась глаз моих, что сырость / промочила мою бороду, что шапка моя, сдвинутая набок, / — венец этим сумеркам — отражается / как некая граница, за которую / душа моя не может проникнуть? / Я не пытаюсь выйти за пределы своего козырька, / Пуговиц, воротника, сапог или манжет. / Но мой слух вдруг стучит, когда я обнаруживаю / Что где-то я рвусь. Холод / врезается мне в грудь, сотрясая сердце’ 58

‘Но однажды мы все должны вернуться. Назад домой,/ Назад к родному очагу. И мой собственный путь / лежит через сердце города. Дай Бог, чтобы я/ не имел при себе тогда обоюдоострый меч-/ибо города начинаются, для живущих в них,/ с центральными площадями и башнями-/ а для скитальца/ приближающегося-/ с их окраинами’ 64

‘Но талантливый осколок/ может претендовать на целое’ 68

‘Никто не стоит как чужой./ Но порог стыда/ определяется нашими чувствами/ при ‘Больше никогда’ 68

‘В своем переходе во времени/ вечера в быстром путешествии/ далеко над скворечниками,/ далеко за черной пашней’ 82

‘В последние годы все, что стоит в одиночестве/ стоит как символ другого времени./ Его претензия на космос.’ 89
‘Ибо нет одиночества глубже воспоминаний о чудесах’ 92
‘звук, который меньше музыки, но больше/ чем шум’ 93
‘хотя нет конца нашему недовольству,/ есть конец нашим зимам’ 94
‘Дело не в том, что ты особенно справедлив/, а в том, что ты неповторим’ 96
‘Мне приснилась густая тьма и сияние волн’ 110
‘он прошел край своей жизни,/ сделал абсолютным понятие увольнения,/ и исчез, не оставив после себя следа’. 128
‘Навсегда не слово, а число’ 139
‘И ничего не может быть непроницаемее/ чем завесы слов, пожирающих свои вещи;/ нет ничего более мучительного, чем человеческий язык’ 146
‘жизнь только брошена в разговоры лик тишины’ 147
‘Тишина: волна, скрывающая вечность./ Тишина: будущая судьба всей нашей любви’ 147

219 отзывов163 подписчика

Поллукс, дорогой друг. Все сливается в пятно.
Ни один стон не сорвется с моих губ.
Вот я стою в распахнутом пальто,
позволяя миру течь мне в глаза
сквозь сито непонимания.
Я почти оглох, о Боже. Я почти ослеп.
Я не слышу слов, и луна горит стабильно
не более двадцати ватт. Я не проложу
свой курс по небу меж звезд
и капли дождя. Лес будет эхом
не песни мои, а только мой кашель…
( Новые строфы к Августе , 1964)

kindle l-rusa poesía

Читать

Бродский назвал веганов самыми салатная банда. Да, вот что. Я читал какое-то другое издание с действительно приличными переводами рождественских стихов, но не свою чашку чая.

поэзия

Вайда

33 отзыва2 подписчика

Читать

«Filosofiją studijuoti geriausiu atveju dera sulaukus pussimčio metų. Planuoti visuomenės modelį — juo labiau. Iš pradžių išmokim virti sriubą, keepi — tegu ir ne meškerioti — žuvis, gaminti padorią kavą.Jeigu to nepramokai, dorovės dėsniai atsiduoda tėvo diržu arba vertimu iš vokiškos knygos».

read-fiction

Марьям

188 отзывов55 подписчиков

Read

Огонь, как вы слышите, гаснет.
Тени в углах смещаются.
Сейчас слишком поздно грозить им кулаком
Или кричать на них, чтобы они перестали делать то, что они делают.
Этот легион не слушает команд.
Теперь он сомкнул свои ряды и образует круг.
В тишине он наступает от стен,
И я вдруг оказываюсь в его мертвой точке.
Всплески тьмы, как черные вопросительные знаки,
Поднимаются все выше и выше.
Сверху тьма сгущается.
Хватает мой подбородок и комкает мою белую бумагу.
Полностью исчезли стрелки часов.
Их не видно и не слышно.
Не осталось ничего, кроме светлых пятен в глазах-
В глазах, что теперь кажутся застывшими и неподвижными,
Огонь потух. Как вы слышите, он мертв.
Горький дым клубится, цепляясь за потолок.
Но это светлое пятно отпечатывается на глазах.
Вернее, это отпечаток во тьме.
—
Теперь, когда я отгородился от мира,
Я хотел бы отгородиться от самого себя.
Не заборы из тесаных жердей, а зеркальное стекло,
Мне кажется, лучше всего это сделает.
Я изучу темные черты моего лица:
Моя щетинистая борода, пятна на подбородке.
Пожалуй, нет лучше стены
, Чем трехликое зеркало для разлученной пары.
В этом зеркале видно в сумерках от двери,
Огромных скворцов на краю пашни,
И озера, как проломы в стене, но увенчанные зубцами древесного дерева.
Вот, мир за пределами
Ползет через эти озера-эти проломы в нашем мире-
Действительно, через каждую лужицу.
А то этот мир сквозь них ползет к небу.

——
И тишина — будущее всех дней
Этот поворот к речи; да, тишина — это присутствие
Прощания в нашем приветствии, когда мы прикасаемся.
Воистину, будущее наших слов — тишина-
Те слова, которые пожирали посох вещей
С жадными гласными, ибо вещи ненавидят острых углов.
Тишина: волна, скрывающая вечность.
Тишина: грядущая судьба всех наших любящих-
Пространство, не мертвая преграда, а пространство
Что лишает фальшивый голос в пульсирующем потоке крови
Каждый эхом ответ на свою любовь.
И тишина — подарок судьбы тем, кто
До нас жил; это сваха
, которой удается собрать всех мужчин
в говорящее присутствие сегодняшнего дня.
Жизнь — это всего лишь болтовня, брошенная в лицо тишине.’
‘Перебранка всех движений, всей жизни.’
‘Мрак говорит с мраком и знаменует туманный конец. ‘
‘И стены — всего лишь протесты, воплощенные здесь,
Само воплощение возражений.’
—
Люди и вещи толпятся.
Глаза могут быть синяками и больными
людей, так и вещей.
Лучше жить в темноте.

Я сижу на деревянной скамейке
Смотрю на прохожих-
Иногда целыми семьями
Мне надоел свет.

Зимний месяц.
Первый в календаре.
Я начну говорить
Когда мне надоест темнота.

Пора. Я сейчас начну.
Без разницы чем.
Открытый рот. Лучше говорить,
Хотя я тоже могу молчать.

О чем тогда мне говорить?
Поговорить о небытии?
Мне говорить о днях или о ночах?
Или люди? Нет, только вещи,
Так как люди обязательно умрут.
Все они. Как я буду.
Все взятки — бесплодная сделка.
Надпись на стене ветра.

Моя кровь очень холодная-
Ее холод более испепеляющий
Чем ледяные потоки
Люди мне не по душе

Пыль. Когда вы включаете свет,
Ничего не видно, кроме пыли.
Это правда, даже если вещь
Герметично запечатана.

поэзия

w gall

267 отзывов3 подписчика

Вдумчивые слова. Поэзия что-то теряет при переводе; тем не менее мне понравились эти стихи.

Прекрасно. Я читал очерки Бродского, впервые читаю стихи. Прекрасные и неожиданные образы.

Povilas

8 отзывов21 подписчик

Brodskis savo eilėmis tiesiog gaudžia (!) Deja, kai kurių eilėraščių vertimai smarkiai rėžė akį, tačiau viską gelbėjo šalia esančios eilės originalo kalba.

поэзия

Книги времени

30 декабря 1973 г.

АРТУР А. КОЭН

ИЗБРАННЫЕ СТИХИ
Иосиф Бродский

поэзия — нескромное искусство. Поэт может быть скромным, воображая, что время проходит мимо него, не обращая внимания на свою боль, на его тонкое посредничество времени и вечности. как не относящееся к большому предприятию социальной архитектуры и исторической реконструкции, но поэт знает секрет, который затемняется только вопиющим саморазрушением, что великая поэма воспевает сжатую вселенную, объемлет всю миф о жизни и смерти человека. Культура может презирать поэтов, но не может без поэзии (а также картин, скульптур, романов, музыки, хотя и может презирать, наказывать и убивать их создателей).

Россия — отъявленная убийца своих поэтов и облагораживатель их стихов. Как мало в наше время великих поэтов Советского Союза сумели умереть тихо в своих постелях, безмятежно и с честью! Мало в постели, ни одного безмятежного. Николай Гумилев перед стрельбой отряд; самоубийства Маяковского и Марины Цветаевой; Анна Ахматова и Борис Пастернак тихо, но не слишком беспокойно; Осип Мандельштам, поэт, творчество которого я знаю и люблю больше всего, погиб в трудовом лагере во время Большого террора; и другие, бесчисленное множество других, сошедших с ума, казненных, умерших от явной усталости. Но их стихи существуют, некоторые из них опубликованы, другие не опубликованы, путешествуя по рукописям и памяти по стране, которая благоговеет перед стихами и боится поэтов. Среди нас, По случайности истории и при попустительстве более изощренной тирании — знания о том, что Запад прославляет и потребляет своих знаменитостей, — величайший поэт своего поколения, советский еврейский эмигрант Иосиф Бродский, чей «Избранный Стихи» — это откровение силы слова, живущего в трещинах тишины.

Тишина, сон, смерть, заворачивающая вечность в свою паутину, лежит на одном конце жизни и за ее пределами, обещание рая или ада. На другом — незапамятная вечность истоков жизни — сотворения мира, воплощением которого сигнализирует Бог. данный момент как несущий начало и конец поколений человека, архетипические мифы древней Греции (эти пеленки воображения). Это — безмолвие и смерть — творение, рождение и начало — внешние пределы вселенной Иосифа Бродского. В центре кружится поэт: юноша, любовник, отец, изгнанник, господин Сбившийся с пути, сумасшедший, путешественник, небесный странник, еврей, христоносец, наследник языка (уместный Мандельштам на ум приходит фраза «Хотел бы я уйти от русского языка/Всем, чем я обязан ему навеки»), создатель нового языка, мастер традиционных форм и изобретатель новых.

Откуда известно, что Иосиф Бродский в свои 33 года является крупным поэтом, а не просто крупным поэтом, которому предоставляется большинство как дополнение к подробностям героической биографии? О Бродском ничего не нужно знать, кроме стихов. Что-либо остальное, что известно — а этого уже слишком много — не имеет значения. Признаюсь, для меня печать дара не в близости видения, что Бродский движим многими из тех же источников, что и мной, Библией, Данте, Гёте, Лев Шестов, Николай Бердяев, Владимир Соловьев, мифы о прародителе и их слегка ненормальные русские интерпретаторы, но больше того, что он никогда не отпускает себя легко.

Поэма заканчивается не разрешением, а обновлением проблемы. Форма сонета, используемая в тех, кто включен в этот выбор, меняет привычный порядок; напряжение не снимается заключительным куплетом и не примиряется в четверостишии; но, скорее, при использовании нисходящей аранжировки заключение двух из трех сонетов сводится к цезуре и неопределенности. Реприза обновляется. Поэт мыслит дальше стихотворения и снова пишет. Читатель заброшен к собственным размышлениям. Поэт и публика отрекаются от стихотворения, чтобы переосмыслить свое существование. Если поэзия может принудить к такому обновлению, то ее грубость, угловатость, явная сложность и трудность оправдываются масштабом воплощенной реальности.

Совершенно верно, что Иосиф Бродский — частный голос. Он не имеет ничего общего с зрелищами и зрелищами, которые стали визитной карточкой бродячих поэтов Советского Союза, к которым Соединенные Штаты были так гостеприимны в последние годы. Но апострофировать частную жизнь Бродского, подчеркивать его явное безразличие к идеологии — значит совершать известную ошибку в отношении стихов, сколь бы точным ни было мнение о поэтах. Стихи вроде «Einem Alten Architekten в Риме», «Ликомеду на Скиросе», «Два часа в пустом баке» или «Письмо в бутылке» аполитичны? Действительно, в том смысле, что Бродский не помогает своей аудитории испытывать праведно воинственные чувства, очистить свой гнев перед лицом исторической жестокости; но его поэзия, эти стихи, покрыты чувством зла, дьявольской иррациональности человеческой истории, презрением к цинизму и продажности тех, кто претендует на обладание оперативная правда.

Векторам антигуманизма Бродский противопоставляет напряженную и жесткую версию справедливости, справедливости в природе и творении и природе, в которую нужно верить и поддерживать. И ему, поддерживающему в этом мире чувство чуждости (не отчужденности), одиночество и изоляция (не подавленность и без отчаяния), тоска (но не тревога) — это видение, еще не классически иудейское и не догматически христианское, которое можно было бы назвать христоносным или мессианским. Бродский литургический стихотворение «Nunc Dimittis» или его живописная «Nature Morte» — это стихи, которые изображают веру, а не указывают на нее. То есть я вижу Бродского как филосемитку Симону Вейль, выжидающую, пока она ругает и увещевает, изложение мнений смысла, не командуя ими с риторикой гнева и смятения. Он ничего не отрицает, но стремится охватить больше, больше времени и жизни, потому что утверждает справедливость искупления.

«Избранные стихотворения», всегда с достоинством, часто страстно, иногда блестяще переведенные Джорджем Клайном (который столкнулся с немалыми трудностями в обращении со стихами Бродского, сохраняя метры, но опережая рифмы), содержат по крайней мере одно стихотворение, «Горбунов и Горчаков» (увы, представлены только один раз полной песней и третью часть другой), что равносильно любому крупному стихотворению, написанному на разумной памяти. Это стихотворение, даже в его десятой полной песне (а я читал вариант всей поэмы в другом месте) убеждает меня, что высокий спор нашего времени может быть выражен в стихотворении.