Стихи о любви эрих мария ремарк: Эрих Мария Ремарк стихи: читать все стихотворения, поэмы поэта Эрих Мария Ремарк
Эрих Мария Ремарк стихи: читать все стихотворения, поэмы поэта Эрих Мария Ремарк
Стихи классиков > Эрих Мария Ремарк
ОтзывыОдин из ярчайших представителей «потерянного поколения», Эрих Мария Ремарк — личность, ставшая одним из символов немецкой и мировой литературы послевоенного времени. Творчество Ремарка трудно переоценить, этот человек поистине громаден в своем значении для истории людского развития. Пережив множество трудностей, боли и лишений, Эрих Мария являет человечеству свой гений, создает шедевры, названия которых с малых лет известны каждому. Цитаты поэта вечны, нерушимы в своей истинности, а философские вопросы, затрагиваемые в каждом из его трудов, не утрачивают своей ценности сквозь века.
Поэтическое творчество Ремарка поистине многогранно. Автор уделяет большое внимание всестороннему развитию собственного таланта, достигая все новых высот с каждым из творений и в определенный период полностью углубляется в создание лирических строк.
Стихи Эриха Марии Ремарка отличает особая тень образа, обусловленная эмоциональным состоянием поэта. Ремарк воспевает все прекрасное, что видит в мире, облекая суть в контрастное одеяние мрачного настроя, и покоряет этим сердца миллионов читателей по всему свету. Стихотворения его находят отклик в каждом из сердец, цепляя своей искренностью и точностью передачи эмоций.
Эрих Мария Ремарк — Прощание
Эрих Мария Ремарк — Я и ты
Эрих Мария Ремарк — Вечерняя песня
Эрих Мария Ремарк — Интермеццо
Эрих Мария Ремарк — Cis moll
Эрих Мария Ремарк — Ноктюрн
Эрих Мария Ремарк — Когда-то проживал свои я годы
Эрих Мария Ремарк — Скорый поезд в ночи
Эрих Мария Ремарк — Люблю тебя, пантеру, как загадку
Эрих Мария Ремарк — I.
«Когда мир в странном синем хороводе…»Эрих Мария Ремарк — II. «Последние есть цепи и канаты…»
Эрих Мария Ремарк — III. «И тишина, и одиночество насели…»
Эрих Мария Ремарк — Нежный пейзаж / Дрейфующий лед / Светлая Пума
Эрих Мария Ремарк — Гетера
Эрих Мария Ремарк — К Франко
Эрих Мария Ремарк — Брат мой, слышишь ли дождь ты
Эрих Мария Ремарк — Летят вниз листья, с неба дождь летит
Эрих Мария Ремарк — Ах, боль
Эрих Мария Ремарк — Он пал под Можайском
Эрих Мария Ремарк — Солдат четвертого года
«Когда мир в странном синем хороводе…»Эрих Мария Ремарк: читать популярные, лучшие, красивые стихотворения поэта классика на сайте РуСтих о любви и Родине, природе и животных, для детей и взрослых.
лучшие стихотворения на русском на сайте StihiOnline.ru
Эрих Мария Ремарк — Прощание
Я ухожу. Ищу забвенья
И мир большой пройду до края.
Что слезы все, что оскорбленья?
Тебе с другим я счастья пожелаю.
Но знай: когда под звездами в ночи
Вдруг встрепенешься ты — подушка вся в слезах —
И не поймешь — что сердце так стучит,
Все странно и загадочно впотьмах,
И если в темень ты все смотришь, как в стекло,
И не уснешь, и не зажжешь огня,
И ждешь чего-то, что давным-давно прошло, —
То ты моя!
Эрих Мария Ремарк — Я и ты
Иду своим немым путем
Сквозь ночи мрак, сквозь ночи мрак.
Не плачу я, лишь молча я
Бреду один сквозь ночи мрак.
Пусть путь мой — боль, пусть мрачен путь,
Но юным сердцем весь горя,
Я молча лишь склоню главу —
И снова в путь; ведь знаю я:
Когда-то путь свой я свершу,
Когда-то день я воскрешу,
И вспыхнут розы под ногой —
И я помилован тобой.
Когда-то утолится страсть,
Утихомирятся мечты —
Великий миг, глубокий сон —
Вдруг явь:
едины я и ты!
Эрих Мария Ремарк — Вечерняя песня
Пусть день был мрачен и жесток сполна,
Разъеденный насмешкой и бедою, —
Твой поцелуй, твоих волос волна —
И муки дня забуду я с тобою.
Пусть день беды в безжалостном огне
В жизнь веру сгложет вновь, подобно зверю, —
Щекой своей прижмешься ты ко мне,
И я опять в себя и в жизнь поверю.
И пусть все то, чем жил я, чем храним,
С начала до конца встает напрасным, —
Оно прелестно — ведь всегда над ним
Благословенье рук твоих прекрасных.
Эрих Мария Ремарк — Интермеццо
Лунного света плыли лучи,
Мягко колеса пели в ночи.
Двое людей убежали опять
Счастья вдали от дома искать.
Лунного света сбились лучи,
Женские слезы льются в ночи.
Двое хотели счастьем разжиться —
Двое должны были порознь разбиться.
Эрих Мария Ремарк — Cis moll
Пред тем как нам с тобой расстаться,
Позволь склонить чело мне невиновно,
Позволь в твои глаза прекрасные вчитаться
Безмолвно.
Дай мне мечтать о счастье, об огне,
Который бы пылал, будь ты моею,
Когда бы вел тебя я по стране
Своей, всегда с тобой средь роз немея.
Ко мне хоть на единый миг приди,
Прими мой лоб в ладони благосклонно
И губы мне губами разбуди,
Всмотрись в меня — безмолвно.
Эрих Мария Ремарк — Ноктюрн
Серебристым звуком над жнивьем
Льются твои звоны наступившим днем.
А когда пожаром солнце отгорит,
То мой звон мечтает тихо до зари.
Но услышу ночью звон вдруг твой —
Это значит, ты тогда со мной.
Эрих Мария Ремарк — Тебе
Давно уже я плакать разучился,
Что в детстве так надежно помогало,
С тех пор, как мир, что целостью лучился,
На тысячи вопросов разломало.
С тех пор, как я с насмешкой обручился,
Что веру в жизнь мне сразу растоптала,
И словом отрицанья заручился,
Чтоб смехом смех оно мне заливало.
Но ты пришла — ты, сладкое дитя,
И веришь в жизнь, как в чудо, не шутя,
И говоришь слова, что всех смешат,
Но замереть насмешки вдруг спешат,
Стихает всех моих сомнений пир
Пред словом девочки: «Как добр наш мир!»
Эрих Мария Ремарк — Когда-то проживал свои я годы
Когда-то проживал свои я годы
Единый с дымкой, далью и дождем —
Лишь изредка я слышал о невзгодах,
Что жизнь всё обвивают холодком.
Я с вами был, к вам сердцем прирастая,
И по ночам так нежно догорал
Огонь свечи, на женской коже тая,
Но никогда вам я не доверял.
Сидел с друзьями часто я всю ночь,
Смеясь под звон стекла и отблеск вин,
И танцевать, и петь я был не прочь,
Но я всегда, поверьте, был один.
Всегда я слышал стон тот о невзгодах,
Что дни мои осенне обвивал
И что в моей погоне за свободой
В мое вино печали доливал.
На стон я шел — все стало вдруг вопросом,
Фантомом, что мне сердце теребит.
И я увидел грозные торосы —
Вокруг них одиночество царит.
И жизнь, что мне казалась так прочна,
Рассыпалась на сотни «почему же?».
И веры свет до самого до дна
Затрепетал, сомненьями разбужен.
И я решился и отбросил сны,
И позабыл расцвеченные годы.
Найти ответ! Торосы пусть страшны,
Коварны, злы — я поборю невзгоды.
Эрих Мария Ремарк — Скорый поезд в ночи
О, мягкое и темное скольженье —
И, как мечты, в ночи деревья пролетают.
Но все сильней атласно-мягкое качанье:
Мечты, напившись нежности, листву дерев ласкают.
Зеленый свет вдруг влет
Бьет,
Атлас тот темный
Рвет.
Все ярче темнота
Встает,
И открываются врата
В огнем разорванной ночи,
Что в страхе молча кричит
И к стенам голубым бежит с пути.
По ней летит,
В темень свет неся,
В искрах вся,
В блеске вся,
Жар неся,
Светлая змеечка звонко,
Громко —
Все к звездам
В вышине, к далеким звездам,
К тем немыслимым, ждущим нас далям звездным.
Мчит, как судьба, мой скорый ночью так небережно,
С бедой тоски, с восторгом счастья, а порой отверженно,
В нем люди — люди, что могли
Так много в жизни для меня бы значить.
И та очерченная светом тень,
Возможно, женщина, что вдруг
Могла бы стать мне песней, жизнью — всем на свете.
Прощай…
Мерцает бледно горизонт и пьет,
Томясь, снопы огня и ест последний блик.
Стоят деревья, страх еще их бьет.
Затем они уснут опять на миг.
И стены снова в темень уползают.
Укроет черный бархат снова все пути.
Атласные оборки снова проступают…
И лишь душа моя горит и жаждет далей звездных —
ей сна не найти.
Эрих Мария Ремарк — Люблю тебя, пантеру, как загадку
Люблю тебя, пантеру, как загадку,
Тебя, в ком сладко жизнь кипит и манит.
Но кровь твоя меня не одурманит —
Играю я твоей атласной лапкой.
Когда-то ты была моим алмазом,
Пока меня не потрясли сомненья —
Тебя узнать сошлись мои стремленья,
И стала ликом ты Протея сразу.
Пока ответа не нашел в тоске:
Две кошки, что в игре так вероломны,
Две кошки, что, валяясь на песке,
Друг друга стерегут без суеты,
Любя и ненавидя разом, — но ты помни,
Что я непобедимый, как и ты.
Эрих Мария Ремарк — I. «Когда мир в странном синем хороводе…»
Когда мир в странном синем хороводе
Под хохот звезд бестрепетно летит
И над лесами душ луна-мечта восходит,
Когда в игре безмерной горизонт исходит,
Когда зарница суть моей тревоги блекло всполошит,
Соборы из опала вниз нисходят
И, темнотой в ночи полней обвит,
След правды ближе нас к стремлениям подводит,
Но странно как-то вдруг молчанием все сводит,
Когда на рубеже меж Я и Все один мотив звучит,
Тогда враз маска бледною предстанет,
Чье имя Жизнь, и Все, и Я, и Ты,
И Темное загадками обстанет,
И Тайна Мира красться не устанет,
Собор — зарницей свет из темноты!
Сил Это одолеть теперь достанет,
Потухнут вмиг вопросы маеты,
И призрак жизни, как в бреду, отстанет,
Открыть ворота к Кладу час настанет!
Лицо под вечер! Ключ! Без слов мечты!
Раз бросив сеть, чтоб к Этому добраться,
Людскую сеть: мышленье — чувство — речь,
Чтоб Это в жизнь твою смогло пробраться,
И чтобы Это в связь иль в вывод вновь позволило вплетаться,
Ты видишь вдруг, что рук не смог сберечь.
И утекает Это, чтоб в сеть уж не попасться.
Хохочет: вам ко мне не подобраться!
Жизнь — лишь обман!
Рукам — им опускаться,
Они пытались пустоты касаться,
Чтоб с верой вновь блаженства дожидаться
И чтоб обману снова не поддаться.
Но ты не сможешь Это в сеть свою завлечь!
Мир станет шире, и поблекнут звезды,
Жизнь — лишь театр, что вечно говорит.
Идешь ты как насмешник иль прохожий поздний,
Как мученик земли или воитель грозный,
Как маска, что всем незнакома, дальше к звездам,
В загадку-жизнь таинственно укрыт.
Эрих Мария Ремарк — II. «Последние есть цепи и канаты…»
Последние есть цепи и канаты,
Что с жизнью все еще меня связуют:
Любимая — тот порт, где не страшны пассаты,
И родина, что возвращенье мне дарует.
Чего я жду? Неужто жду возврата
В былое, жду, как все, самообмана?
Удержит руку боль? Это — канаты!
Канаты ж — это и опоры, и капканы.
Я тросы рву последние небрежно,
Плыву без якоря в раскованное море.
Передо мною — горизонт безбрежный,
А надо мною — пустота в дозоре.
Звезда влечет меня сильнее женщин,
А над порывами встают вопросы.
Бог умер бы, о, окажись вдруг вечен
Дух сладострастья, а не путь в торосах.
Орган миров расстроен так заметно,
А мои руки пустоту хватают,
Но день придет, когда аккорд победный
Взлетит над жизнью и защиту разметает.
Настанет день — орган мне покорится,
Пусть я порой в пути изнемогаю,
И пусть могу я просто оступиться —
Я вскину голову и лишь вперед, вперед шагаю.
Эрих Мария Ремарк — III. «И тишина, и одиночество насели…»
И тишина, и одиночество насели,
И лишь немая ночь мой провожатый.
Но стрелка, как всегда, стоит на север,
И лебеди мои летят к снегам голубоватым.
Друзей оставил я давно. И что друг значит?
Печальнее из всех наук для нас такая:
Для верности твоей себе друг — враг.
В придачу Друзья крадут нас, и мы таем, иссякая.
Свет маяка — ненужный в жизни мне пароль —
Пусть вновь зовет своим он льстиво-пестрым слогом.
Я к звездам нес своих вопросов боль,
И верил я, что звезды — то ступеньки к Богу.
Вера — всегда обман. И вера та ушла.
Поблекла и рассыпалась, как прах.
Пусть я один — меня сломать жизнь не смогла.
Если жизнь вечна, то я тоже жив в веках!
Я шел сквозь всё. Был Богом для себя, звездой,
Был зверем, пылью в том безудержном стремленье,
Был грязной похотью и светлою судьбой —
Хотел я, ворог-жизнь, быть всем — как ты явленьем.
Я бросил все. Я и себя забыл — неважно!
Над жертвами, что путь мой забирал, смеялся,
Пока не стал в пути я одинок так страшно,
Что в ледяном безмолвье я почти пугался.
Прижалась вдруг головка к моему плечу —
С тех пор она со мной. И верит мне как встарь.
Я берегу ее, как на ветру свечу, —
И Бог я для нее, и дом, мир и алтарь.
Но прежде чем на север дальше продвигаться
В погибели, в борьбе, в мольбе, в ночи бессрочной,
От мук паду я, чтоб опять в ногах валяться
И просьбы слать к немым пожарам безумолчно.
О ты, что создала меня! Загадка-мощь,
Что вытолкнула в жизнь меня из ничего
И вопрошать меня учила в злую ночь,
Затем оставив без ответа своего —
Я гнался за тобой и не страшился муки,
А ты ограбила меня, все вмиг забрав…
Взгляни лишь раз на мной протянутые руки
И милую головку мне оставь!
Эрих Мария Ремарк — Нежный пейзаж / Дрейфующий лед / Светлая Пума
наполненный весь парящей нежностью
Как неоновая трубка белым светом
плыл всегда по нашим разбухшим сердцам
темный ток
Воздух мягкий, как женская грудь,
Как женщина, которой сорок,
Сентябрь успел в себя январь вдохнуть
И лето, и июнь, любовь и морок
Разбухшие сердца! Вы как любви соборы,
В которых просьбы «помилуй» и «славься» звучат
Душ всех вечерня — свет от часовни, ступенек к Богу — на хоры
Когда в часы заката органа трубы замолчат
Разбухшие сердца — мосты для мечтаний
Над ними, как всадники, желанья идут
Ветры знамен, словно дерев очертания
Ждут у ворот
Из глубин моего сердца
Ушел он вдаль, как дым, — и
в сером было светлым, но нечетким
сияние его лица, что
смотрит прочь
Монмартр моего чувства —
Дело — беспредельность
Небесные стены
Ибо ты знаешь: в марте дождь —
Это зачатие неба землею
Наши сердца, разбухшие, как клубни
Лилий весною от ожидания лета
Разбухшие от давящего чуда крови
Разбухшие от теплой и влажной земли,
Что с дождем небеса приняла и наливается
Желанием и родить, и расти, и цвести, и погибнуть
Разбухшие от лиц и от будущих листьев, от
Будущих красок — разбухшие от ожиданья
Бабочек и пчел —
Эрих Мария Ремарк — Гетера
Кто ждет на ярком свету фонаря —
Накрашены губы, щеки горят,
В короткой юбчонке с тугим пояском,
Кто взгляды бросает так дерзко кругом?
Кто ходит в шелках, чей наряд весь кричит?
Чьи глазки так манят, а сердце молчит?
Элегантно и с шиком по улице вдоль —
Колышутся бедра, походка — пароль.
Кто смотрит так робко, снова идет,
Кто, медля, нежной улыбкой зовет?
Кто создан для страсти, любовь чья вся суть,
Чье гибко так тело, волнующа грудь?
Гетеры!
Чья белая шея в танце манит,
Кто бабочкой к свету и блеску летит,
Кто славит вино, кто знает его,
Кто любит все сладости мира сего?
Кто шепчет, нежит, мучит и льстит,
Пока твоя страсть огнем не взлетит
До диких оргий, до хрипоты,
До жгуче-страстной последней черты?
Целует так кто жарко в метель,
Со смехом бросив затем на постель
К пылающей страсти, что губит как ртуть,
Все гибкое тело, высокую грудь?
Гетера!
Кто к старости стал полуслеп и горбат
И мелочью всякой торгует подряд,
Гонима, забита, без сил и седа,
В нужде и без дома — и всюду беда?
Кто бредит в приюте для сирых старух,
Мучась от хвори, страдая от мух,
Кто плачет в подушку, кто глухо сипит,
Молясь и каясь, и кто вновь вопит?
Все в язвах лицо, да и телом сошла,
А прежде такою красивой была…
Создание страсти, к любви был твой путь —
О, гибкое тело, высокая грудь!
Гетера!
Эрих Мария Ремарк — К Франко
И пусть простит тебя церковь
Миро, причастья покой
Пусть зовет тебя Папа
«Любимейший сын мой» —
Церкви дал Бог прав много
Не дал лишь одного
—
Папа — слуга его.
В ад попадешь — узнаешь
Вдоволь иереев, Пап —
В своих грехах признавались
Но не простил их Бог —
Кто последнюю заповедь…
Эрих Мария Ремарк — Брат мой, слышишь ли дождь ты
Брат мой, слышишь ли дождь ты?
Пулеметы дождя расстреливают
Всем нам отпущенный срок —
И мой, и твой срок,
Тот, что покровом
Жизнь навсегда облек
Брат мой, все мы в плен угодили
В плен, и в свободу, и в смерть
Брат мой
Брат мой, нам гибель маячит
Жизнь есть жизнь, гранит — гранит
Мы все умрем однажды, значит,
Нам мужество не повредит
Эрих Мария Ремарк — Летят вниз листья, с неба дождь летит
Летят вниз листья, с неба дождь летит,
Летят, срываясь, в море облака.
Летят вдаль грезы, с ними грусть летит,
И только смерть, что в сердце, все растет.
Любовь. Дальние грезы.
Близкое — вдали. И лишь
Горизонт проходит твой сквозь сердце.
Руки твои так далеки,
Забыт твой рот.
Твое дыханье —
Лишь ветер вокруг.
Бог озяб — время мертво. Лишь
Смерть растет в тебе тихо —
Все растет.
Все больше умираешь ты —
И твои руки с каждым днем все более пусты.
Надежд нет. Знаешь ты все.
Жизнь — не гранит.
Все в разор летит.
И лишь смерть в твоем сердце растет и растет
Ты словно пламя — и ветер вокруг
Как много ушло до нас в вечность, друг
Эрих Мария Ремарк — Ах, боль
Ах, боль! Зияют раны —
Открытые раны — настежь ворота.
И отблеск солнца на крови,
что глухо так и долго в темноте
по венам шла, —
И льется, льется —
пурпур страданий — нежнейший пурпур
прощанья
Свободно — предвидя —
после заточения в камерах счастья,
камерах долгой боли,
отданное вновь, пусть больным,
но все ж отданное снова ветру
бесконечности, приключенью
дали, чужбине;
свободное после тоски в одиночке
и отданное снова всему миру,
всем ветрам,
плещется вновь знамя желаний без
имени, плещется снова знамя жизни
Эрих Мария Ремарк — Он пал под Можайском
Он пал под Можайском.
Все было бело
от снега и мороза.
И мороз вмиг сковал его — оледеневший,
он беззвучно провалился в снег —
Он тяжелел
И проваливался все больше и больше
С каждым днем все больше — и его засыпало снегом
его часы прожили на день дольше, чем он
Затем они остановились в половине восьмого
И затем в декабре и в январе все было белым и ровным
И в феврале, и беззвучно скользили лыжи
врагов по трехметровому снегу над ним
В направлении Смоленска.
Затем начались ветра — снег подтаивал
Затем пришел март и первое мягкое тепло
Он появился из своей белой могилы
И как на грязных облаках соскользнул
с последнего островка снега
И впервые коснулся земли.
И она оттаивала вокруг него
И его раны открылись
и начали кровоточить — немного, как будто он лишь
сейчас по-настоящему умирал
Он лежал на лугу —
рядом — его винтовка и каска
и начал оживать как призрак
он рос — набухал — и шевелился
как будто видел во сне
еще раз тот последний бой
Его черные губы дрожали и
из его внутренностей со стоном
восходило тление
И иногда поднимал он раздувшуюся руку
Но потом он умер в третий раз
И скукожился в своем обветшалом мундире
И прижимался все плотнее и плотнее к земле
И его лицо было умиротворенным и отрешенным
А под ним таинственно
шумела весна
Поле боя снова стало лугом
Журчали ручейки
Под ним шевелились корни
Напирали ростки, пробивали жесткую поверхность земли
Но все более размягчавшийся китель они пробить не могли
Они приподняли его,
но под мундиром было темно
И они погибли
в то время как
вокруг расцветали анемоны и подснежники
Но началась жизнь червей и жучков —
Они были похожи на лис, для которых в тающем льду
вырос мамонт — еда на всю жизнь
Гора мяса —
А земля под ним начала впитывать его в себя
Его, Иоганна Шмидта из 3-й роты 152-го полка
Он стекал к корням
Иногда через него прыгали кролики
И бабочки сидели на его зубах
По ночам на него смотрели совы —
Его так и не нашли —
Маленький круглый жетон, который остался от него
был найден лишь в две тысячи двести двадцатом году
когда на этом месте строили детскую игровую площадку для слепых детей
А до этого на этом месте стоял дом, и над ним
жили и умирали люди, и рабочие
отбросили жетон, потому что это был лишь кусочек
изъеденной ржавой жести —
Прошло два года, прежде чем он исчез
совсем — он был последним, —
потому что семь других, которые погибли вместе с ним,
лежали глубже, чем он, и они раньше
истлели.
Его череп какое-то время как бы висел в воздухе, потому что
молоденькая вишня проросла сквозь его глазницы
и приподняла его и цвела
а он глазел в небо, среди соцветий
без подбородка, потому что нижняя челюсть отделилась
и осталась внизу
О нем некоторое время горевали
в Гиссене
но потом его забыли, потому что
жизнь становилась все труднее
И лишь порой его мать повторяла,
что ему повезло, что он умер так рано
и что ему не пришлось все это пережить,
но она так не думала. Она умерла через семь лет
Страница 1 из 212»
Время любить и время умирать: Роман Эриха Марии Ремарка, Мягкая обложка
Глава первая
В России смерть пахла иначе, чем в Африке. В Африке, под шквальным огнём англичан, трупы между линиями тоже часто долгое время лежали непогребёнными; но солнце работало быстро. Ночью с ветром пришел запах, сладкий, удушающий и тяжелый — газ наполнил мертвых, и они поднялись, как призраки, в свете чужих звезд, как будто вели последний бой, безмолвные, безнадежные, и каждый для себя одного, — но назавтра они уже начали съеживаться, прижиматься к земле с бесконечной усталостью, как будто стараясь в нее заползти, — и если потом их удавалось вернуть, одни были легкие и засохшие, а другие были найдены через несколько недель, и это были не более чем скелеты, которые свободно болтались в униформе и вдруг стали для них слишком большими.
Дождь шел несколько дней. Снег таял. Месяцем ранее она была на три ярда глубже. Разоренная деревня, которая сначала казалась не чем иным, как обгоревшими крышами, бесшумно, ночь за ночью, поднималась все выше из падающего снега. В поле зрения показались оконные рамы; несколько ночей спустя арки дверей; потом лестница, ведущая вниз, в грязную белизну. Снег таял и таял, а вместе с таянием пришли и мертвецы.
Они были старыми мертвецами. За деревню дрались несколько раз — в ноябре, в декабре, в январе, а теперь и в апреле. Его брали, теряли и снова брали. Снежные бураны накрывали трупы, иногда в течение нескольких часов, так глубоко, что санитары часто не могли их найти, пока, наконец, почти каждый день не набрасывал на опустошение новый слой белизны, как медсестра, натягивающая простыню на окровавленное место. , грязная постель.
Первыми пришли январские мертвецы. Они лежали выше всего и вышли наружу в начале апреля, вскоре после того, как начал таять снег.
Их закопали как доски. На пригорке за деревней, где снег был не такой глубокий, его сгребли и в мерзлой земле вырубили могилы. Это была тяжелая работа. Похоронили только немцев. Русских бросили в открытый загон. Они начали вонять, когда погода стала мягкой. Когда становилось слишком плохо, их сгребали снегом. Их не нужно было хоронить; никто не ожидал, что деревня будет удерживаться какое-то время. полк находился в отступлении. Наступающие русские могли сами хоронить своих мертвецов.
Рядом с декабрьскими убитыми было найдено оружие, принадлежавшее январским погибшим. Винтовки и ручные гранаты погрузились глубже тел; иногда и стальные каски. С этих трупов легче было срезать опознавательные знаки внутри мундиров; плавящееся шоу уже смягчило ткань. Вода стояла в их открытых ртах, как будто они утонули. В некоторых случаях оттаяла одна или две конечности. Когда их уносили, тела были еще неподвижны, но рука и кисть болтались и раскачивались, как будто труп качался, безобразно безразлично и почти непристойно.
Внезапно он снова замерз на несколько дней. На снегу образовалась корка, превратившаяся в лед. Снег перестал таять. Но тут снова задул вялый, знойный ветер.
Сначала в увядающей белизне появилось лишь серое пятнышко. Через час это была сжатая рука, тянущаяся вверх.
— Есть еще один, — сказал Зауэр.
«Где?» — спросил Иммерманн.
«Вон там перед церковью. Выкопаем его?
«Что толку? Ветер выкопает его сам. Глубина снега там еще ярда или два, по крайней мере. Эта чертова деревня ниже, чем что-либо еще в округе. Или ты просто хочешь, чтобы твои ботинки были полны ледяной воды?
«Черт возьми. Есть идеи, что есть сегодня?»
«Капуста. Капуста со свининой и картофелем. Свинины не существует.
«Конечно, капуста! Третий раз на этой неделе!»
Зауэр расстегнул брюки и начал мочиться.
«Год назад я еще мочился большими дугами», — угрюмо объяснил он. — По-военному, как положено. Я чувствовал себя хорошо. Продвигайтесь каждый день на столько-то километров. Думал, скоро снова буду дома. Теперь я писаю, как штатский, вяло и без удовольствия».
Иммерман засунул руку под форму и удобно почесался. «Мне было бы все равно, как я помочился, если бы я снова был штатским».
«Я тоже. Но, похоже, мы навсегда останемся солдатами».
«Конечно. Герои в могилу. Только эсэсовцы мочатся большими дугами».
Зауэр застегнул брюки. «Они тоже могут это сделать. Мы делаем грязную работу, а эти красавицы получают все почести. Мы сражаемся две-три недели за какой-нибудь проклятый город, и в последний день появляются эсэсовцы и победоносно маршируют впереди нас. Вы только посмотрите, как за ними ухаживают! Всегда самые толстые шубы, лучшие сапоги и самые большие куски мяса!»
Иммерманн усмехнулся. «Теперь даже эсэсовцы больше не берут городов. Они возвращаются.
«Не такие, как мы. Мы не сжигаем и не расстреливаем то, что не можем унести с собой».
Иммерман перестал чесаться. — Что на тебя нашло сегодня? — удивленно спросил он. — Ты говоришь как человек. Следите за тем, чтобы Штайнбреннер вас не услышал, иначе вы скоро окажетесь в одной из этих дисциплинарных компаний. Смотри, снег вон там осевший! Теперь вы можете видеть часть руки этого парня.
Зауэр оглянулся. — Если так и дальше будет таять, то завтра он будет висеть на кресте. Он в нужном месте. Прямо над кладбищем.
«Это там кладбище?»
«Конечно. Разве ты не знал? Мы были здесь однажды. Во время нашей последней контратаки. Примерно в конце октября. Разве ты не был тогда с нами?»
«Нет».
«Где ты был? Больница?
«Дисциплинарная рота».
Зауэр присвистнул сквозь зубы. «Дисциплинарная рота! Будь я проклят! Для чего?»
Иммерманн посмотрел на него. «Бывший коммунист, — сказал он.
«Что? И тебя выпустили? Как это случилось?»
«Человеку должно везти.
Я хороший механик. Очевидно, они сейчас более полезны здесь, чем там.
«Возможно. Но как коммунист! И вот в России! Их всегда посылают куда-то еще». Зауэр вдруг подозрительно посмотрел на Иммерманна.
Иммерманн насмешливо усмехнулся. — Успокойся, — сказал он. «Я не стал шпионом. И я не буду сообщать о том, что вы сказали о СС. Это то, что вы имели в виду, не так ли?
«Я? Не тут-то было. Никогда не думал о таком!» Зауэр потянулся к своему столовому набору. «Вот полевая кухня! Быстрее, иначе мы получим только помои.
Рука росла и росла. Это было не так, как если бы снег таял, но как будто рука медленно вытягивалась из-под земли — как бледная угроза или парализованный жест помощи.
Командир роты резко остановился. — Что это там?
«То-то Пандже или что-то в этом роде, сэр».
Рахе посмотрел внимательнее. На рукаве он узнал кусок выцветшей ткани. «Это не русский», — сказал он.
Сержант Мюкке пошевелил пальцами ног в сапогах. Он терпеть не мог командира роты.
Правда, он стоял перед ним с безукоризненной жесткостью — дисциплина превыше личных чувств, — но про себя, чтобы выразить свое презрение, все шевелил пальцами ног в сапогах. Глупая задница, подумал он. Тупоголовый!
— Вытащите его, — сказал Рэй.
«Да, сэр».
«Немедленно пригласите на работу пару человек. Это не самое приятное зрелище!»
Малышка на руках, подумал Мюкке. болтун! Не приятное зрелище! Как будто это был первый мертвец, которого мы видели!
— Это немецкий солдат, — сказал Рахе.
«Да, сэр. За последние четыре дня мы не нашли ничего, кроме русских».
«Пусть вытащат его. Тогда мы увидим, какой он». Рейхе прошел в свою каюту. Тщеславный осел, подумал Мюкке. Есть печь, теплый дом, и Ritterkreuz. У меня нет даже Железного креста первого класса, и я сделал столько же, чтобы заработать его, сколько он сделал со всем своим скобяным магазином. «Зауэр!» он крикнул. «Иммерманн! Иди сюда! Берите с собой лопаты! Кто еще здесь? Гребер! Хиршланд! Бернинг! Штайнбреннер, позаботьтесь о деталях! Вон та рука! Выкопайте и закопайте, если это немец! Бьюсь об заклад, это не так».
Стейнбреннер не спеша подошел. «Вы делаете ставку?» он спросил. У него был высокий мальчишеский голос, который он тщетно пытался говорить тихо. «Сколько?»
Мюкке на мгновение смутился. — Три рубля, — сказал он тогда. «Три оккупационных рубля».
«Пять. Я не ставлю меньше пяти».
«Хорошо, тогда пять. Но заплати».
Стейнбреннер рассмеялся. Его зубы блестели в бледном солнечном свете. Ему было девятнадцать лет, блондин, с лицом готического ангела. «Платите, конечно. Что еще, Мюкке?
Мюкке тоже не нравился Штейнбреннер; но он боялся его и потому осторожен. Штайнбреннер был выходцем из СС. Он обладал золотым знаком Гитлерюгенда. Теперь он принадлежал к компании, но все знали, что он осведомитель и шпион гестапо.
«Хорошо, хорошо». Мюкке вытащил из кармана портсигар из вишневого дерева, на крышке которого был выжжен рисунок в виде цветка. «Сигарета?»
«Конечно».
— Фюрер не курит, Штайнбреннер, — небрежно сказал Иммерманн.
«Заткнись».
«Заткнись, ублюдок».
Стейнбреннер искоса приподнял свои длинные ресницы. «Кажется, ты чувствуешь себя довольно хорошо. Забыл много чего, не так ли?
Иммерманн рассмеялся. «Я ничего не забываю. И я знаю, что ты имеешь в виду, Макс. Но не забывайте, что я сказал: фюрер не курит. Это все. Вот четыре свидетеля. А фюрер не курит. Все это знают».
«Хватит болтать!» — сказал Мюкке. «Приступайте к копанию. Приказ командира роты».
«Хорошо, двигайся!» Штайнбреннер закурил сигарету, которую дал ему Мюкке.
«С каких это пор курение разрешено при исполнении служебных обязанностей?» — спросил Иммерманн.
— Мы не на дежурстве, — раздраженно объяснил Мюкке. — А теперь прекрати болтать и вперед! Хиршланд, ты тоже!
Подошел Хиршланд. Стейнбреннер усмехнулся. — Первоклассная работа для тебя, Исаак! Выкапывание трупов. Хорошо для вашей еврейской крови. Укрепляет кости и дух. Возьми вон ту лопату.
— Я на три четверти арийка, — сказал Хиршланд.
Стейнбреннер выпустил дым сигареты себе в лицо. «Вот что вы говорите! Насколько я знаю, вы на четверть еврей, и благодаря великодушию фюрера вам позволено сражаться бок о бок с настоящими немцами. Так что откапывайте эту русскую сволочь. Он слишком воняет для тонкого носа лейтенанта.
— Это не русский язык, — сказал Гребер. Он подтащил к мертвецу несколько досок и сам начал счищать снег вокруг руки и груди. Мокрая форма теперь была хорошо видна.
«Не русский?» Подошел Штейнбреннер, быстрый и уверенный, как танцор на качающейся доске, и присел рядом с Гребером. «Это факт. Это немецкая форма». Он обернулся. «Мюкке! Это не русский! Я выиграл!»
Мюкке тяжело шел. Он уставился на дыру, в которую медленно сочилась вода. — Не могу понять, — с отвращением заявил он. «Уже почти неделю мы не находим ничего, кроме русских. Он, должно быть, один из декабрьской партии, которая опустилась глубже.
— Он вполне может быть из Октября, — сказал Гребер. — Тогда наш полк прошел здесь.
«Ерунда. Больше их быть не может».
«Может быть. Здесь мы вели ночной бой. Русские отступили, и мы должны были немедленно идти вперед».
— Это правда, — объявил Зауэр.
«Ерунда. Наши замены, должно быть, нашли всех мертвых и похоронили их.
«Это не так уж точно. К концу октября пошел сильный снегопад. И в то время мы все еще быстро продвигались вперед».
«Ты второй раз это говоришь». Штайнбреннер посмотрел на Гребера.
«Я буду рад дать вам возможность послушать его еще раз, если хотите. Мы в это время вели контратаку и продвинулись более чем на сто километров».
– А теперь мы отступаем, а?
«Теперь мы снова здесь».
«Значит, мы отступаем, не так ли?»
Иммерманн предостерегающе подтолкнул Гребера локтем. — Может быть, мы идем вперед? — спросил Гребер.
— Мы укорачиваем наши линии, — сказал Иммерманн, насмешливо глядя в лицо Штайнбреннеру. «Уже год. Стратегическая необходимость. Все это знают».
— У него на руке кольцо, — внезапно сказал Хиршланд. Он продолжил копать и обнажил другую руку мертвеца. Мюкке наклонился. — Кольцо, — сказал он. — И золотой тоже. Обручальное кольцо.
Все смотрели на это. — Следи за собой, — шепнул Иммерманн Греберу. «Эта свинья избавит вас от отпуска. Он сообщит о вас как о паникёре. Он просто ждет шанса».
«Он просто хвастается. Ты тот, кому лучше быть осторожнее. Он беспокоится о тебе больше, чем обо мне.
«Мне все равно. Я не получу никакого отпуска».
— Это эмблема нашего полка, — сказал Хиршланд. Он продолжал копать руками.
– Так уж точно, что не русский, а? Штайнбреннер повернулся и ухмыльнулся Мюкке.
— Нет, это не русский, — сердито ответил Мюкке.
«Пять рублей! Жаль, что мы не поставили десять. Кашляй!»
«У меня его нет с собой».
«Где же тогда? В Рейхсбанке? Давай, кашляй!»
Мюкке свирепо посмотрел на Штайнбреннера. Затем он достал бумажник и передал деньги.
— Сегодня все пошло не так, черт возьми!
Стейнбреннер прикарманил деньги. Гребер снова наклонился, чтобы помочь Хиршланду копать. «Я думаю, что это Райке», — сказал он.
«Что?»
«Это лейтенант Райке. Есть его бары. А здесь, на правой руке, отсутствует последний сустав указательного пальца».
«Ерунда. Рейке был ранен и отправлен домой. Мы слышали это позже».
«Это Райке».
«Очисти ему лицо».
Гребер и Хиршланд продолжали копать. — Осторожно, — крикнул Мюкке. — Не лезь ему в голову.
— Теперь он этого не почувствует, — сказал Иммерманн.
«Заткнись. Здесь лежит павший немецкий офицер, вы, коммунисты!»
Лицо появилось из-под снега. Оно было мокрым и производило странное впечатление с еще залитыми снегом впадинами глаз: как будто скульптор оставил маску незаконченной и слепой. Между синими губами блестел золотой зуб.
— Я не могу его опознать, — сказал Мюкке.
«Это должен быть он. В тот раз мы не потеряли здесь ни одного другого офицера.
«Вытри ему глаза».
Гребер колебался мгновение. Потом осторожно вытер снег перчаткой. — Это он, — сказал он.
Эрих Мария Ремарк | Блог Виши
Некоторое время у меня был спад ведения блога, потому что сбылось пророчество Барда, изложенное им в «Король Лир» , что горе не приходит поодиночке, оно приходит целыми отрядами. Сначала оба моих компьютера вышли из строя примерно в одно и то же время, а затем у меня начался спад в чтении, и я даже не заметил, как пролетело время. Я вернулась к чтению, но не писала отзывов о прочитанном. Я думал, что буду писать отдельные взгляды на каждую книгу, которую я прочитал за последние два месяца, но я знаю, что если я попытаюсь это сделать, я отложу ведение блога на большее время. Поэтому я решил просто опубликовать список книг, которые я прочитал, и краткие мысли о них. Итак, вот они — книги и мои мысли, в том порядке, в котором я их читал.
Жернов от Маргарет Драббл
Я купил это на распродаже подержанных книг в прошлом году.
Действие происходит в Лондоне 60-х. Речь идет о молодой одинокой женщине, которая работает литературным исследователем в университете. Однажды она обнаруживает, что беременна. Следует ли ей оставить ребенка или сделать аборт? Если она решит оставить ребенка, повлияет ли ее решение на ее свободу и образ жизни? Должна ли она сказать об этом отцу ребенка? Какой выбор открыт для одинокой женщины, которая хочет иметь ребенка, когда общество вокруг нее на самом деле не поощряет эту идею? Книга исследует этот и другие связанные с ним вопросы. Мне понравился рассказ, темы, которые он затрагивал, и проза Маргарет Драббл. Одна из моих любимых книг года. Эта книга определенно заслуживает отдельного отзыва. Позже я узнал, что Маргарет Дрэббл — сестра А. С. Байатта, и у них давняя вражда из-за семейного чайного сервиза. Какое удивительное совпадение, что один из моих любимых писателей и недавно обнаруженный любимый писатель связаны между собой родственными узами? А они воюют? Жизнь не перестает удивлять!
Вот первый отрывок книги, если вам интересно.
Моя карьера всегда была отмечена странной смесью самоуверенности и трусости: почти, можно сказать, сделанной ею. Возьмем, к примеру, первый раз, когда я пыталась провести ночь с мужчиной в отеле. В то время мне было девятнадцать, возраст подходящий для таких приключений, и, разумеется, я не был женат. Я до сих пор не женат, факт немаловажный, но об этом позже. Имя мальчика, если я правильно помню, было Хэмиш. Я правильно помню. Я действительно должен стараться не осуждать. В конце концов, уверенность, а не трусость, — это та часть меня, которой я восхищаюсь.
50 великих рассказов под редакцией Милтон Крейн
Эта книга помогла мне выбраться из читательского кризиса. Итак, счастливы, счастливы, счастливы! Эта книга у меня уже много лет, но все никак не удавалось ее прочитать. Я очень рада, что наконец-то дала ему шанс. Этот сборник был составлен почти шестьдесят лет назад, и поэтому он отражал вкус той эпохи — в нем были в основном рассказы американских и британских писателей с добавлением некоторых французских и русских писателей.
Там была вся классика (просто пытаясь произвести на вас впечатление, я знаю одна-две вещи о рассказах, что явно не соответствует действительности) — «Вечеринка в саду» Кэтрин Мэнсфилд, «Уровень жизни» Дороти Паркер, «Маска красной смерти» Эдгар Аллан По, «Хорошего человека трудно найти» Фланнери О’Коннор. Были охвачены многие из крупных писателей — в дополнение к вышеперечисленным были рассказы Эрнеста Хемингуэя, В. С. Притчетта, Ги де Мопассана, О’Генри, Антона Чехова, Джеймса Джойса, Джона Стейнбека, Джеймса Тербера, Вирджинии Вулф, Кэтрин Энн Портер. , среди прочих. Из-за эпохи, в которую он был составлен, женщин-писателей было меньше, чем мужчин — из того, что я мог сосчитать, было только девять женщин-писателей (то есть всего 18% — плохо, плохо!) Кроме того, не было писателей, которые не были европейскими или североамериканскими. Кроме того, отсутствовали некоторые легенды — Рэймонд Карвер, Джон Чивер, Элис Манро — но это, вероятно, потому, что они не были известны или не были известны, когда книга была опубликована.
Но если отбросить такие вещи, по которым мы судим о книгах и людях в двадцать первом веке, то коллекция неплохая.
Моими любимыми историями в книге были следующие: «Лето прекрасной белой лошади» Уильяма Сарояна (прекрасное воспоминание о детстве и лете), «Хорошего человека трудно найти» Фланнери О’Коннор (заставил меня вспомнить мой любимый фильм о Боги (Хамфри Богарт) «Окаменелый лес» ), «Хозяин дома» Фрэнка О’Коннора (в котором роли меняются местами, и мальчик берет уход за матерью, когда она заболевает), ‘Смерть холостяка’ Артура Шницлера (с каждым рассказом, который я читал, Шницлер становится все лучше и лучше. Это еще одна его история о романе, рассказанная в характерно захватывающем стиле Шницлера — я действительно должен прочитать все его работает один день), «Сказка» Джозефа Конрада (классическая история Конрада, в которой море является самым важным персонажем, а атмосфера, которую оно вызывает, загадочна, а сюжет интересен, но не очень важен — по крайней мере, для таких читателей, как я ), ‘Putois’ Анатоля Франса (о силе воображения), ‘A.
V.Laider’ Макса Бирбома (неожиданное открытие для меня. Хочу прочитать больше рассказов Бирбома) и ‘Хризантемы’ Джона Стейнбек (о женщине, жаждущей свободы).
Я еще раз прочитал книгу Кэтрин Мэнсфилд «Вечеринка в саду» и снова не смог ее достать, хотя на этот раз я оценил прозу Мэнсфилда и полюбил ее. Я также впервые прочитал рассказ исследователя Флобера Фрэнсиса Стигмюллера. Впервые я прочитал о Стигмюллере в сборнике 9 эссе Анны Фадиман.0225 «Экслибрис» , в котором Фадиман описывает, как Стигмюллер и его жена, писательница Ширли Хаззард, часто вместе читали «Ромео и Джульетту» и как эту книгу они читали вместе в день его смерти. Было приятно, наконец, прочитать его рассказ.
Если вы ищете надежный сборник рассказов в традиционном стиле, то он вам понравится.
Короткие шорты под редакцией Ирвинг Хоу и Илана Винер Хоу
Там были рассказы, которые были очень короткими – большинство из них было меньше четырех или пяти страниц.
Это книга, которую мы легко можем читать, пока едем на работу в автобусе или в поезде. Книга не была велика с точки зрения представленных женщин-писателей (всего шесть из 38 представленных рассказов были написаны женщинами-писательницами — плохо, плохо!), но с точки зрения разнообразия она была довольно хороша (25 из 38 рассказов изначально были написаны не на английском языке — было освещено довольно много немецких и итальянских писателей, и даже был представлен японский писатель). Эта коллекция мне не так понравилась, как предыдущая, так как я чувствовал, что она не раскрывает потенциал идеи. Я думаю, что есть лучшие короткие шорты, которые можно было бы показать. Моими любимыми историями из книги были эти — ‘Горшочек Алеша’ Льва Толстого, ‘Пеленки’ Юкио Мисима, ‘Посвящение Исааку Бабелю’ Дорис Лессинг, ‘Голубой букет’ Октавио Паз, 9 06 2Wants’ Грейс Пейли, «Смех» Генриха Болла, «Новости со всего мира» Паулы Фокс.
Письмо Ньютона от Джон Бэнвилл
Эта новелла Джона Бэнвилла хранится у меня уже много лет. Подумал, что пришло время прочитать это сейчас. Сюжет довольно прост. Писатель, работающий над биографией Исаака Ньютона, переезжает в сельскую местность, чтобы спокойно работать над своим проектом. Там у него роман с племянницей хозяйки. Затем он обнаруживает, что на самом деле влюблен не в племянницу, а в хозяйку. Но в случае с Джоном Бэнвилем речь идет редко о сюжете, а о прозе. С каждой прочитанной его книгой я все больше и больше люблю его великолепную прозу. Были такие пассажи:
…она отрывалась от меня и становилась вдруг странной и непонятной, как иногда слово, даже собственное имя, ненадолго отрывается от своего значения и становится дырой в сети мира.
А это:
В такие моменты чувствуешь, как память собирает свой материал, глазастая и ненасытная, как сумасшедший фотограф.
Я не имею в виду большие сцены, закаты и автокатастрофы. Я имею в виду помятые черно-белые снимки, сделанные при плохом освещении, с кривым горизонтом и смазанным отпечатком большого пальца на переднем плане. Таковы образы Шарлотты в моем воображении. В лучшем из них ее вообще нет, меня кто-то толкнул локтем, или пленка была бракованной. Или, возможно, она присутствовала и удалилась с страдальческой улыбкой. Остается только ее свечение. Вот пустой стул в свете дождя, срезанные цветы на верстаке, открытое окно, в котором далеко в темноте мерцает молния. Ее отсутствие пульсирует в этих взглядах сильнее, острее, чем любое присутствие.А это:
Я вышел из комнаты и осторожно закрыл за собой дверь, словно от малейшего насилия разлетелись осколки чего-то раздробленного, но все еще ненадежного.
А это:
Весна — свирепое и слегка безумное время года в этой части мира. Ночью я слышу, как в бухте распаковывается лед, стон и громадный глухой барабанный бой, как будто там рождается что-то огромное.
А это:
Когда я ищу слова, чтобы описать ее, я не могу их найти. Таких слов не существует. Они должны быть не более чем формами намерения, балансирующими на грани высказывания, другой версией молчания. Каждое упоминание о ней — провал. Даже когда я произношу только ее имя, это звучит как преувеличение. Когда я записываю его, он кажется невероятно раздутым, как будто мое перо впихнуло в него восемь или девять лишних букв. Ее физическое присутствие само по себе казалось преувеличенным, неуклюжим представлением сущности ее. Эту сущность можно было лишь мельком увидеть косо, на внешнем краю зрения, образ, всегда присутствующий и всегда мимолетный, как послесвечение яркого света на сетчатке.
Ну а если хотите побольше таких шикарных отрывков, читайте книгу. В жизни есть дела похуже, чем читать книгу Джона Бэнвиля.
Итан Фром от Эдит Уортон
Я никогда раньше не читал книги Эдит Уортон.
Вот я и подумал, что начну с этой тонкой новеллы. История о человеке по имени Итан Фром, который живет в сельской местности со своей женой, которая постоянно болеет из-за реальных и воображаемых болезней. Его жена просит одного из своих двоюродных братьев помочь ей по хозяйству. А Итан и его двоюродный брат Мэтти влюбляются друг в друга. Что происходит дальше — такие истории никогда не заканчиваются счастливо — это остальная часть истории. Мне нравилась проза Эдит Уортон и ее описание маленького городка Америки ушедшей эпохи. Хотя история была по большей части мрачной и мрачной, у нее был неожиданный конец. Вы должны прочитать его, чтобы узнать, что это такое. Я буду читать больше книг Эдит Уортон.
Образец красивой прозы Уортона:
Внезапный жар его тона заставил ее снова покраснеть, но не стремительно, а постепенно, деликатно, как отражение мысли, медленно прокрадывающейся в ее сердце.
Огонь в следующий раз by Джеймс Болдуин
Я давно хотел прочитать роман Джеймса Болдуина и подумал, что это один из них.
Но оказалось, что это нехудожественная книга. Похоже, это был манифест Болдуина для движения за гражданские права в 60-х годах. Проза проста, идеи сильны, а книга вдохновляет.
Мой любимый отрывок из книги:
Жизнь трагична просто потому, что земля вращается и солнце неумолимо восходит и заходит, и однажды для каждого из нас солнце зайдет в последний, последний раз. Может быть, весь корень нашей беды, человеческой беды в том, что мы пожертвуем всей красотой нашей жизни, заключим себя в тотемы, табу, кресты, кровавые жертвоприношения, шпили, мечети, расы, армии, флаги, нации, в чтобы отрицать факт смерти, а это единственный факт, который у нас есть. Мне кажется, что надо радоваться факту смерти, надо даже решиться заслужить свою смерть, со страстью столкнувшись с загадкой жизни. Один несет ответственность перед жизнью: это маленький маяк в той ужасающей тьме, из которой мы вышли и в которую мы вернемся. Нужно пройти этот проход как можно благороднее, ради тех, кто придет после нас.
На Западном фронте без перемен by Эрих Мария Ремарк
Так как это столетие Первой мировой войны, я подумал, что прочитаю роман, действие которого происходит во время войны. И какой роман лучше читать, чем классику Эриха Марии Ремарка. В прошлом месяце я даже продвигал его как выбор книжного клуба. К сожалению, большинство моих товарищей по книжному клубу не читали книгу. Но я сделал. И любил это. Думаю, я могу сказать так: на сегодняшний день это мой самый любимый литературный роман о войне. Это скорее констатация моего невежества (я читал очень мало литературных военных романов), чем что-либо еще. Но все равно. Я не мог перестать выделять, читая книгу. Я думаю, что на каждой странице есть цитируемая цитата или красивый отрывок. Книга проведет нас через всю жизнь молодого солдата с момента его поступления на военную службу до того, что происходит ежедневно на фронте. Ремарк довольно откровенен в своем изображении войны, и идеи, которые дает книга, прекрасны и актуальны даже сегодня.
Есть сходство между книгой и фильмом Стэнли Кубрика «Цельнометаллическая оболочка» . Я предполагаю, что писатель, написавший книгу, по которой был снят фильм Кубрика, изначально был вдохновлен книгой Ремарка. Это книга, которую я буду читать снова. Если мне нужно поставить оценку, я поставлю пять звезд из пяти.
Два моих любимых отрывка из многих, которые я любил:
Кропп, напротив, настроен более философски. Он считает, что все объявления войны должны быть превращены в своего рода праздник с входными билетами и музыкой, как на корриде. Затем на ринг должны были выйти министры и генералы двух стран в боксерских шортах, вооруженные резиновыми дубинками, и дать друг другу поединок. Кто останется на ногах, его страна объявляется победителем. Это было бы проще и честнее, чем здесь, где не те люди воюют друг с другом.
Тишина сгущается. Я говорю. Я должен поговорить. Поэтому я говорю с ним и говорю ему прямо. — Я не хотел тебя убивать, приятель.
Если бы ты снова прыгнул в нее, я бы этого не сделал, по крайней мере, до тех пор, пока ты тоже будешь разумной. Но раньше ты был для меня просто идеей, концепцией в моем уме, которая вызывала автоматический ответ — это была та концепция, которую я ударил ножом. Только сейчас я вижу, что ты такой же человек, как и я. Я только что подумал о ваших ручных гранатах, о вашем штыке и о вашем оружии — теперь я вижу вашу жену, и ваше лицо, и то, что у нас общего. Прости меня, товарищ! Мы всегда осознаем слишком поздно. Почему бы нам не напоминать, что вы все такие же жалкие негодяи, как и мы, что ваши матери беспокоятся так же, как и наши, и что мы все так же боимся смерти, что мы умираем так же и чувствуем себя та же боль. Прости меня, товарищ, как ты мог быть моим врагом? Если бы мы выбросили эту форму и оружие, ты мог бы быть таким же моим братом, как Кэт и Альберт. Возьми из моей жизни, товарищ, двадцать лет и встань снова, возьми еще, потому что я не знаю, что мне делать с годами, которые у меня есть».
0003Воробей by Мэри Дориа Рассел
Я хотел прочитать эту книгу в течение последних нескольких лет, потому что мой друг настоятельно рекомендовал ее. Довелось наконец прочитать. Есть две сюжетные арки: одна происходит в настоящее время (то есть 2059-60 гг. Н.э.), а другая — за сорок лет до этого. В настоящее время появляются новости о том, что группа иезуитских священников и ученых отправилась с миссией на далекую планету в другой солнечной системе, и там произошли некоторые странные вещи, и только один священник смог вернуться. Никто не знает, что произошло. Этот священник отказывается говорить. Нам рассказывают историю о том, что произошло через события в прошлом и через историю, рассказанную этим священником Эмилио Сандосом. Что мне понравилось в книге, так это то, что история интересная, персонажи настоящие и симпатичные, описания красивые, а диалоги живые, свежие и стильные, как в лучших фильмах. Мне очень понравился персонаж Энн Эдвардс — по моему мнению, она была героиней всей истории.
С чем у меня были проблемы, так это с тем, что книга исследует тему веры через научную фантастику, и я не уверен, что это сработало. Я так не думаю. Но другие читатели считают иначе.
Некоторые из моих любимых отрывков:
«Знаете, что самое страшное в признании того, что вы влюблены? Ты просто голый. Вы подвергаете себя опасности и отказываетесь от всех средств защиты. Ни одежды, ни оружия. Негде спрятаться. Полностью уязвимый. Единственное, что делает это терпимым, — это верить, что другой человек любит вас в ответ и что вы можете быть уверены, что он не причинит вам вреда».
«Плавание под парусом — идеальное лекарство от старости, Рейес. Все, что вы делаете на паруснике, делается медленно и вдумчиво. Большую часть времени старое тело вполне способно делать все, что нужно, пока вы путешествуете. И если море намерено преподать вам урок, что ж, молодая спина способна сопротивляться океану не больше, чем старая, так что опыт важнее, чем когда-либо».
