Говорю тебе в темноте они все не те: Неминуема on Tumblr
Огонь — Бальмонт. Полный текст стихотворения — Огонь
Не устану тебя восхвалять,
О, внезапный о страшный, о вкрадчивый,
На тебе расплавляют металлы,
Близ тебя создают и куют.
Будем как Солнце
1
Огнепоклонником я прежде был когда-то,
Огнепоклонником останусь я всегда
Мое индийское мышление богато
Разнообразием рассвета и заката,
Я между смертными — падучая звезда.
Средь человеческих бесцветных привидений,
Меж этих будничных безжизненных теней,
Я вспышка яркая, блаженство исступлении,
Игрою красочной светло венчанный гений,
Я праздник радости, расцвета, и огней.
Как обольстительна в провалах тьмы комета!
Она пугает мысль и радует мечту.
На всем моем пути есть светлая примета,
Мой взор — блестящий круг, за мною — вихри света,
Из тьмы и пламени узоры я плету.
При разрешенности стихийного мечтанья,
В начальном Хаосе, еще не знавшем дня,
Не гномом роющим я был средь Мирозданья,
И не ундиною морского трепетанья,
А саламандрою творящего Огня.
Под Гималаями, чьи выси — в блесках Рая,
Я понял яркость дум, среди долинной мглы,
Горела в темноте моя душа живая,
И людям я светил, костры им зажигая,
И Агни светлому слагал свои хвалы.
С тех пор, как миг один, прошли тысячелетья,
Смешались языки, содвинулись моря
Но все еще на Свет не в силах не глядеть я,
И знаю явственно, пройдут еще столетья,
Я буду все светить, сжигая и горя.
О, да, мне нравится, что бело так и ало
Горенье вечное земных и горних стран
Молиться Пламени сознанье не устало,
И для блестящего мне служат ритуала
Уста горячие, и Солнце, и вулкан.
Как убедительна лучей растущих чара,
Когда нам Солнце вновь бросает жаркий взгляд,
Неисчерпаемость блистательного дара!
И в красном зареве победного пожара
Как убедителен, в оправе тьмы, закат!
И в страшных кратерах — молитвенные взрывы:
Качаясь в пропастях, рождаются на дне
Колосья пламени, чудовищно-красивы,
И вдруг взметаются пылающие нивы,
Устав скрывать свой блеск в могучей глубине.
Бегут колосья ввысь из творческого горна,
И шелестенья их слагаются в напев,
И стебли жгучие сплетаются узорно,
И с свистом падают пурпуровые зерна,
Для сна отдельности в той слитности созрев.
Не то же ль творчество, не то же ли горенье,
Не те же ль ужасы, и та же красота
Кидают любящих в безумные сплетенья,
И заставляют их кричать от наслажденья,
И замыкают им безмолвием уста
В порыве бешенства в себя принявши Вечность,
В блаженстве сладостном истомной слепоты,
Они вдруг чувствуют, как дышит Бесконечность,
И в их сокрытостях, сквозь ласковую млечность,
Молниеносные рождаются цветы.
Огнепоклонником Судьба мне быгь велела,
Мечте молитвенной ни в чем преграды нет.
Единым пламенем горят душа и тело,
Глядим в бездонность мы в узорностях предела,
На вечный праздник снов зовет безбрежный
Свет.
2
Огонь в своем рожденьи мал,
Бесформен, скуден, хром,
Но ты взгляни, когда он, ал,
Красивым исполином встал,
Когда он стал Огнем!
Огонь обманчив, словно дух: —
Тот может встать как тень,
Но вдруг заполнит взор и слух,
И ночь изменит в день.
Вот, был в углу он, на полу,
Кривился, дымно-сер,
Но вдруг блестящей сделал мглу,
Удвоил свой размер
Размер меняя, опьянил
Все числа, в сон их слив,
И в блеске смеха, полон сил,
Внезапно стал красив.
Ты слышишь? слышишь? Он поет,
Он славит Красоту,
Вот — вот, до Неба достает,
И вьется налету!
3
Я закрываю глаза, и в мечтании
Вижу повсюду сияющий Свет,
Вижу Огонь я во всем Мироздании,
В травках, в росинках, в спиралях планет.
Вижу я Землю — сестрой меж планетами,
Землю опять ощущаю Землей,
Горы, долины, сады с их расцветами,
Ценные камни с подземною мглой.
Медное небо, отяжелелое,
Грозно нависло над знойной пустыней,
В нем Электричество белое,
С роскошью желтых изломанных линий,
Желтых, и красных, лазурно-зеленых,
В безднах эфирностей синих,
Тучи как горы, там замки на склонах,
Кони из пламени в вышних пустынях.
Снова я в Индии. Да, но не в той,
Где побывал соглядатаи ничтожный, —
В Индии древней, в отчизне святой,
Данной для всех, опьяненных мечтой,
В цельной, навек непреложной.
И меж светлоликих, меж дважды рожденных,
Открывши на миг в Запредельное дверь,
При свете огней, благовонно-зажженных,
Я слушаю Бурю теперь.
4
Рудра, красный вепрь Небес,
Ниспосылатель алых жгутов,
Отец стремительных Марутов,
В вихре огненных завес,
Гений Бури,
Враг Лазури,
Пробежал и вдруг исчез.
Где он почву Неба роет?
Образ пламенных чудес,
Вон, он там рычит и воет,
Между облачных зыбей
Тучи молнией своей
Беспокоит.
Рудра шлет блестящесть вод,
Льет их током плодородным,
Но, порвавши небосвод,
Вдруг пожар в домах зажжет,
Быть он добрым устает,
Хочет быть свободным.
Рудра-Сива, Смерть-Любовь,
Губит Жизнь, и любит вновь,
Равнодушен к звукам стона,
Вепря красного клыки
Ранят тело, рвут в куски,
Но в траве у склона,
Где убит был Адонис,
Лепестки цветов зажглись,
Дышит анемона.
Рудра-Сипа, Смерть-Любовь,
Смерть-Бессмертье, Пламя-Кровь,
Радуга над Морем,
Змеи молний, ток дождей,
Вечность зыбкая страстей,
Здесь мы Грому вторим!
5
Огонь приходит с высоты,
Из темных туч, достигших грани
Своей растущей темноты,
И порождающей черты
Молниеносных содроганий.
Огонь приходит с высоты,
И, если он в земле таится,
Он лавой вырваться стремится,
Из подземельной тесноты,
Когда ж с высот лучом струится,
Он в хоровод зовет цветы.
Вон лотос, любимец стихии тройной,
На свет и на воздух, над зыбкой волной,
Поднялся, покинувши ил,
Он Рай обещает нам с вечной Весной,
И с блеском победных Светил.
Вот пышная роза, Персидский цветок,
Душистая греза Ирана,
Пред розой исполнен влюбленных я строк,
Волнует уста лепестков ветерок,
И сердце от радости пьяно.
Вон чампак, цветущий в столетие раз,
Но грезу лелеющий век,
Он тоже оттуда примета для нас,
Куда убегают, в волненьи светясь,
Все воды нам ведомых рек.
Но что это? Дрогнув, меняются чары,
Как будто бы смех Соблазнителя-Мары,
Сорвавшись к долинам с вершин,
Мне шепчет, что жадны, как звери, растенья,
И сдавленность воплей я слышу сквозь пенье,
И если мечте драгоценны каменья,
Кровавы гвоздики и страшен рубин.
Мне страшен угар ароматов и блесков
расцвета,
Все смешалось во мне,
Я горю как в Огне,
Душное Лето,
Цветочный кошмар овладел распаленной
мечтой,
Синие пляшут огни, пляшет Огонь золотой,
Страшною стала мне даже трава,
Вижу, как в мареве, стебли немые,
Пляшут и мысли кругом и слова.
Мысли — мои? Или, может, чужие?
Закатное Небо. Костры отдаленные.
Гвоздики, и маки, в своих сновиденьях
бессонные.
Волчцы под Луной, привиденья они,
Обманные бродят огни
Пустырями унылыми.
Георгины тупые, с цветами застылыми,
Точно их создала не Природа живая,
А измыслил в безжизненный миг человек.
Одуванчиков стая седая
Миллионы раздавленных красных цветов,
Клокотанье кроваво-окрашенных рек.
Гнет Пустыни над выжженой ширью песков.
Кактусы, цепкие, хищные, сочные,
Странно-яркие, тяжкие, жаркие,
Не по-цветочному прочные,
Что-то паучье есть в кактусе злом,
Мысль он пугает, хоть манит он взгляд,
Этот ликующий цвет,
Смотришь — растенье, а может быть — нет,
Алою кровью напившийся гад?
И много, и много отвратностей разных,
Красивых цветов, и цветов безобразных,
Нахлынули, тянутся, в мыслях — прибой,
Рожденный самою Судьбой.
Болиголов, наркоз, с противным духом, —
Воронковидный венчик белены,
Затерто-желтый, с сетью синих жилок, —
С оттенком Буро-красным заразиха,
С покатой шлемовидною губой, —
Подобный пауку, офрис, с губою
Широкой, желто-бурою, и красной, —
Колючее создание, татарник,
Как бы в броне крылоподобных листьев,
Зубчатых, паутинисто-шерстистых, —
Дурман вонючий, мертвенный морозник, —
Цветы отравы, хищности и тьмы, —
Мыльнянка, с корневищем ядовитым,
Взлюбившая края дорог, опушки
Лесные и речные берега,
Места, что в самой сущности предельны,
Цветок любимый бабочек ночных, —
Вороний глаз, с приманкою из ягод
Отливно-цветных, синевато-черных, —
Пятнадцатилучистый сложный зонтик
Из ядовитых беленьких цветков,
Зовущихся — так памятно — цикутой, —
И липкие исчадия Земли,
Ужасные растенья-полузвери, —
В ленивых водах, медленно-текущих,
В затонах, где стоячая вода,
Вся полная сосудцев, пузырчатка,
Капкан для водной мелочи животной,
Пред жертвой открывает тонкий клапан,
Замкнет его в тюремном пузырьке,
И уморит, и лакомится гнилью, —
Росянка ждет, как вор, своей добычи,
Орудием уродливых железок
И красных волосков, так липко-клейких,
Улавливает мух, их убивает,
Удавливает медленным сжиманьем —
О, краб-цветок! — и сок из них сосет,
Болотная причудливость, растенье,
Которое цветком не хочет быть,
И хоть имеет гроздь расцветов белых,
На гада больше хочет походить.
Еще, еще, косматые, седые,
Мохнатые, жестокие виденья,
Измышленные дьявольской мечтой,
Чтоб сердце в достовернейшем, в последнем
Убежище, среди цветов и листьев,
Убить.
Кошмар! уходи, я рожден, чтоб ласкать и любить!
Для чар беспредельных раскрыта душа,
И все, что живет, расцветая, спеша,
Приветствую, каждому — хочется быть,
Кем хочешь, тем будешь, будь вольным, собой,
Ты черный? будь черным мой цвет голубой,
Мой цвет будет белым на вышних горах,
В вертепах я весел, я страшен впотьмах,
Все, все я приемлю, чтоб сделаться Всем,
Я слеп был я вижу, я глух был и нем,
Но как говорю я — вы знаете, люди,
А что я услышал, застывши в безжалостном Чуде,
Скажу, но не все, не теперь,
Hei слов, нет размеров, ни знаков,
Чтоб таинство блесков и мраков
Явить в полноте, только миг — и закроется дверь,
Песчинок блестящих я несколько брошу,
Желанен мне лик Человека, и боги, растенье,
и птица, и зверь,
Но светлую ношу,
Что в сердце храню,
Я должен пока сохранять, я поклялся, я клялся — Огню.
6
Буря промчалась,
Кончен кошмар.
Солнце есть вечный пожар,
В сердце горячая радость осталась.
Ждите. Я жду.
Если хотите,
Темными будьте, живите в бреду,
Только не лгите,
Сам я в вертепы вас всех поведу.
Если хотите,
Мысли сплетайте в лучистые нити,
Светлая ткань хороша, хороша,
Только не лгите,
К Солнцу идите, коль Солнца воистину хочет
душа.
Все совершится,
Круг неизбежен,
Люди, я нежен,
Сладко забыться.
Пытки я ведал. О, ждите. Я жду.
Речь от Огня я и Духа веду!
7
Лучи и кровь, цветы и краски,
И искры в пляске вкруг костров —
Слова одной и той же сказки
Рассветов, полдней, вечеров.
Я с вами был, я с вами буду,
О, многоликости Огня,
Я ум зажег, отдался Чуду,
Возможно счастье для меня.
В темнице кузниц неустанных,
Где горн, и молот, жар и чад,
Слова напевов звездотканных
Неумолкаемо звучат.
С Огнем неразлучимы дымы,
Но горицветный блеск углей
Поет, что светлы Серафимы
Над тесной здешностью моей.
Есть Духи Пламени в Незримом,
Как здесь цветы есть из Огня,
И пусть я сам развеюсь дымом,
Но пусть Огонь войдет в меня,
Гореть хотя одно мгновенье,
Светить хоть краткий час звездой —
В том радость верного забвенья,
В том праздник ярко-молодой.
И если в Небе Солнце властно,
И светлы звездные пути,
Все ж искра малая прекрасна,
И может алый цвет цвести.
Гори, вулкан, и лейся, лава,
Сияйте, звезды, в вышине,
Но пусть и здесь — да будет слава
Тому, кто сжег себя в Огне!
«НАШИ ИСТОРИИ, РАЗЫГРЫВАЕМЫЕ В КУКЛАХ, ОБЪЕКТАХ И ПРЕДМЕТАХ, — ОНИ ВСЕ О ЛЮДЯХ»
Беседу с Михаилом Шеломенцевым ведет Яна Постовалова
Михаил Шеломенцев — актер небольшого независимого театра «Karlsson Haus». Критики и профессиональное сообщество обратили на него внимание после спектакля Алексея Лелявского «Одиссей». За вторую совместную с Лелявским работу — «Ваня» — артист был удостоен Высшей национальной театральной премии «Золотая маска»-2016.
Яна Постовалова Миша, ты сотрудничал и сотрудничаешь с разными театрами, почему именно «Karlsson Haus», театр не драматический — кукольный?
Михаил Шеломенцев Почему именно — не знаю. В общем-то, он возник случайно. И как бы банально ни звучало, я действительно полюбил это место и обрел свой дом, здесь большая занятость, возникают интересные предложения, приходится уже отказываться от других проектов, поскольку понятно, что невозможно объять необъятное, необходимо правильно расставлять приоритеты.
То, что предлагается, я не пробовал раньше, это некий вызов мне как артисту: смогу или нет. Всегда интересно пробовать себя в чем-то новом, в разных направлениях, в разных жанрах, пребывать в непривычной среде, постоянно преодолевать себя. Важно идти не по проторенной дорожке, а то можно зарасти мхом, важно постоянно находиться в поиске и совершенствовать себя как артиста. А еще важно, что есть некая тема, проблема и ты внутри себя с ней разбираешься, это не дает внутреннего успокоения, толкает на дальнейшие свершения, нет ничего хуже благополучного артиста.
Постовалова Но пока у тебя три серьезных спектакля: «Одиссей», «Ваня» и «Старик и Волчица». Или есть еще что-то, новые проекты?
М. Шеломенцев. Фото Д. Дмитриевича
Шеломенцев Во-первых, что называть серьезным спектаклем? Театр в определенном смысле вообще дело несерьезное. В «Кarlsson Haus», например, я играю в спектакле «Вероятно, чаепитие состоится» роль Мартовского Зайца и не считаю, что это несерьезная роль. Спектакль прекрасный. Настоящий «игровой» театр, много импровизации, азарта. Конечно, у тебя есть определенная структура, но внутри он подвижный и вариативный, никогда не знаешь, в какую сторону уведет тебя партнер. Это здорово!
Есть роли в других театрах. В театре им В. Малыщицкого играл Бориса в «Грозе», роль для меня не вполне типичная, было нелегко, но я рад, что этот спектакль был в моей жизни, есть еще спектакль «Двенадцатая ночь» У. Шекспира в постановке П. Васильева, есть проект А. Гогуна и В. Силакова, мною очень любимый, «Потеря равновесия».
А еще в нашем театре появится новая сцена, и мы планируем там играть взрослый репертуар. Откроем ее в октябре спектаклем А. Лелявского «Биография», над которым сейчас работаем. Спектакль очень непростой, за сложностью форм можно будет угадать историю художника, который не может встроиться в созданные в обществе рамки, оно его отторгает и травит просто потому, что он иной, не такой, как все, он вынужден избрать другой путь, путь отшельника, отщепенца, скитальца, зачастую с печальным финалом. Таких примеров в нашей истории более чем достаточно.
Скоро в нашем театре начнется работа над спектаклем Евгения Ибрагимова с приглашенными драматическими артистами, очень надеюсь в него попасть, но пока не буду про него рассказывать. А еще есть много других проектов и планов, но пока и о них говорить не буду.
Постовалова Но ведь у Лелявского ты занят и как драматический актер, и как актер, ведущий куклу. Те проекты, что возникают сейчас, это что за проекты?
Шеломенцев В этом смысле они похожи, хотя, по моему ощущению, не существует деления на драматический и кукольный спектакли.
Постовалова А до Лелявского — скажем, в драме — ты не работал с мастерами, которые бы вывели тебя к этим типам театра?
М. Шеломенцев в спектакле «Ваня». Фото И. Соколова
Шеломенцев Работал, но Лелявский для меня — абсолютная вершина в плане мастерства, величия режиссерского. Были спектакли, интересные мне в плане формы, способа существования, провокации. У Лелявского все осмыслено, каждый жест, фраза, действие несет конкретное значение и смысл. Форма, хотя она очень интересна, для него всего лишь инструмент. Он заставляет артистов и зрителей думать.
И сегодня я в театре кукол вижу гораздо больше возможностей и перспектив, хотя по образованию я не кукольник, но мне нравится то, чем я занимаюсь.
М. Шеломенцев (Мартовский заяц). «Вероятно, чаепитие состоится». Фото Е. Бледных
Постовалова Нравится — это прекрасно. Однако есть чисто технические проблемы: тебе необходимо водить куклу, и что делать? Как ты выходишь из положения, когда осознаешь, что навыки не те?
Шеломенцев Хороший вопрос. Могу сказать, что все просто и я легко освоил куклу, но это не так.
Например, когда репетировали «Одиссея», я видел, как работают мои партнеры-кукольники и что получается, а вернее, не получается у меня. Я оставался в театре на ночь, репетировал перед зеркалом, пытался понять, как это работает. А когда репетировали «Старика и Волчицу», где очень сложная система управления куклами, я почти отчаялся, думал, что ничего не получится, болели руки, ноги, голова. Ребята очень помогали, держали локоть, чтобы кукла не потеряла уровень. Это происходит и по сей день, я освоил азы, но работы впереди еще очень много. Надеюсь, что никто из режиссеров не даст мне в руки марионетку.
М. Шеломенцев в спектакле «Одиссей». Фото Е. Бледных
Постовалова В течение месяца вы занимались с мастерами в рамках первой Летней Лаборатории фигуративного театра. Были Алексей Лелявский, Яна Тумина, Анна Иванова-Брашинская и Евгений Ибрагимов. Кто из мастеров тебе ближе? Или все-таки по-прежнему Алексей Лелявский?
Шеломенцев Мне со всеми было комфортно. С Лелявским и с Ибрагимовым мы уже знакомы, было интересно поработать с Яной Туминой, чьи спектакли и курс я видел. Я это получил и — счастлив абсолютно. Анна Иванова-Брашинская впустила в свою творческую лабораторию, была открыта ко всем предложением и ставила себя не на позицию мастера, а как бы вровень с тобой, соавтором, единомышленником. Впрочем, творческую свободу давали все педагоги, и это прекрасно. Все очень разные, у каждого свой язык, здорово, что была возможность посмотреть на театр под разными углами.
М. Шеломенцев в спектакле «Ваня». Фото И. Соколова
Постовалова В чем проявляется разность языков?
Шеломенцев Лелявский — гениальный абсолютно — работает рационально и четко — по разбору и анализу. Ему важно, чтобы, какая бы фигня на площадке ни происходила, мы понимали, что мы делаем, почему мы это делаем, и чтобы это находило отклик в нас самих.
А у Туминой — больше работают вещи ощущенческие, интуитивные, можно отталкиваться от формы, а содержание подберет уже зритель, наполнит найденный нами рисунок своим опытом. И я говорю: «Яна Марковна, а мне бы тут понять, что я вообще делаю?» На что она отвечает: «Вот не люблю этот вопрос: иногда артисту просто лучше не понимать, что он делает и зачем». И я понимаю, что я именно тот артист и есть. Я тот артист, который может нашаманить и напузырить себе в голове очень многое, и, допустим, Яне Марковне это подходит. И вообще, работа с ней дала многое: я кучу всего попробовал, о чем давно мечтал. Многое не получилось. Яна Марковна определила три ключевых слова — эксцентрика, абсурд, мистика.
М. Шеломенцев в спектакле «Муми-тролль и шляпа волшебника». Фото И. Соколова
Постовалова А по результатам: какой из показов тебе показался наиболее удачным?
Шеломенцев Не знаю даже. Это лаборатория, показ не так важен, важен сам процесс, а процесс был у всех крутой. Но мне кажется, что наиболее интересным для зрителя оказался показ Евгения Ибрагимова. Он как-то был и по форме выдержан, и мы себя чувствовали максимально комфортно, потому что большей опасности подвергались не мы, а зрители. Мы создали такую атмосферу, весьма провокативную; это был своего рода акционизм. А ты была?
М. Шеломенцев в спектакле «Одиссей». Фото Е. Бледных
Постовалова Я была.
Шеломенцев Ну, вот. Тем более ты понимаешь, что вы находились не в очень выгодной позиции…
Постовалова Конечно, тупо ни черта не видели: полтора часа находились в абсолютной темноте.
Шеломенцев Да! А мы — хоп — могли возникнуть из темноты, ухватить за локоть.
Шеломенцев Не берусь судить, не было цели сделать спектакль за пять дней, цель была искать и пробовать, и она достигнута.
Постовалова Тебе как артисту комфортнее существовать одному на сцене, с партнером или с куклой?
Шеломенцев Не имеет значения, необходимо просто научиться распределять себя на площадке. Вот в «Ване» — есть я и кукла. А материал настолько кайфовый, острый и вкусный, что все равно, один я или нет, хочется просто рассказывать эту историю, копаться в ней.
Постовалова Миша, ты работаешь ведущим в «Одиссее» и в «Ване». Обе истории построены как путешествие. Какая из них тебе ближе? И есть ли нечто общее между русским сказочным Ваней и греческими полубогами?
Шеломенцев По-моему, истории совсем непохожи. Темы в спектаклях затрагиваются принципиально разные. «Одиссей» — спектакль семейный, он больше про Телемаха даже, про сына, который ждал отца. Главный вопрос — кто есть отец, в разных его смыслах. Общаясь с Лелявским, узнавая его, я начинаю все больше и больше понимать суть спектакля, потому что для Алексея Анатольевича как раз фигура отца важна чрезвычайно, он сын своего отца, в хорошем смысле. И до сих пор, говоря о нем, произносит «папа». Я сам — папа, поэтому и для меня этот подтекст важен. Хотя, казалось бы, спектакль игровой, шуточный, но там, безусловно, есть драматическая составляющая, которую необходимо протягивать, не давать ей потеряться за легкостью повествования и юмором.
М. Шеломенцев в спектакле «Ваня». Фото А. Иванова
А «Ваня» — это спектакль с гражданской позицией, это спектакль болевой, он о том, что происходит с нами, с нашей страной. Спектакль-вопрос, повод задуматься, и с ответом спешить не стоит. Нужно ли искать внешнего врага (и есть ли он?) или стоит сначала в себе разобраться?
Я повзрослел на этом спектакле, на многое открылись глаза.
Постовалова А кто из героев, которых ты играешь, мог бы носить звание героя нашего времени сегодня?
М. Шеломенцев в спектакле «Ваня». Фото И. Соколова
Шеломенцев Конечно, Ваня. Полно таких. Да и в «Одиссее» много персонажей, актуальных и сегодня. Мы же работаем не со схемами и даже не с типажами — с людьми. С помощью героев пытаемся разобраться в себе, во взаимоотношениях с близкими. Важно, конечно, что конкретно написал Гомер, но не менее важно найти себя в этой истории, определить собственное положение и вдохнуть в персонажей жизнь. Наши истории, разыгрываемые в куклах, объектах и предметах, — они все о людях. Это главное.
Август 2016 г.
1 Фессалоникийцам 5:4 Но вы, братия, не во тьме, чтобы этот день застиг вас, как тать.
|
Ваша тьма ему не тьма
Когда моей дочери Элиане было 6 лет, я написал ей колыбельную, в которой были такие слова:
Ты, Элиана, напоминаешь мне каждый день
Что Бог действительно отвечает на наши молитвы.
И хотя наступает ночь, и мы не можем видеть,
Он принесет свет, когда придет время для вас и меня.
Эти четыре строки наполнены глубоким смыслом для меня. Я редко могу петь их без слез. Они относятся к продолжительному периоду того, что христиане называют духовной тьмой , или темной ночью души , или кризисом веры , который я пережил за год до рождения Элианы.
Поскольку я довольно подробно рассказал эту историю несколько лет назад, я не буду здесь все пересказывать. Однако я хочу рассказать о том моменте, когда Бог осветил мою ночь, потому что это был момент трансформации, когда я испытал библейскую истину, описанную Давидом в Псалме 139:
.Если я скажу: «Воистину, тьма покроет меня,
и свет вокруг меня будет ночью»,
и тьма для вас не тьма;
ночь светла, как день,
ибо тьма с вами как свет. (Псалом 139:11–12)
Я говорю, что это был момент трансформации не только потому, что свет пронзил мою тьму, но и потому, что он довел до сознания поэтическую мысль Дэвида: только потому, что «свет вокруг [нас] является ночью» и мы по разным причинам теряем из виду Боже, это не значит, что Свет ушел. В этот момент я ощутил, что Бог действительно верен Своему обещанию быть с нами , когда мы идем долиной глубокой тьмы (Псалом 23:4) — воспринимаем мы Его или нет.
Хотя наступает ночь
Однажды весенним днем 1997 года по причинам, слишком сложным и отвлекающим, чтобы описать их сейчас, Бог, который был Солнцем моего мира с моей юности, внезапно затмился в небе моего духовного зрения. Я никак не мог его воспринять. Экзистенциальная тьма покрыла меня; свет вокруг меня был ночью (Псалтирь 138:11). И моя вера была в полном кризисе.
Этот ужасающий опыт был мне чужд. Но когда я отчаянно перерыл Библию и книги в поисках ответов, мне быстро стало ясно, что этот опыт не был чужд святым в Писании.
В каком-то смысле это должно было быть ясно для меня до этого кризиса, учитывая, как часто я читал описания темных ночей, подобных моей, в Псалмах, Иове, Екклесиасте, Плачах и так далее. Но в другом смысле понятно, почему этого не было. Когда мы лично не сталкивались с такими дезориентирующими потерями сознания (и тревожными сомнениями, которые обычно сопровождают их), почти невозможно представить, что такое «тьма без света» (Плач Иеремии 3:2).
Теперь я обнаружил, что иду через «долину глубокой тьмы» (Псалом 22:4). Я поймал себя на том, что молюсь с Еманом Езрахитянином: «Ты поместил меня в глубины ямы, в места темные и глубокие» (Псалом 88:6). Я поймал себя на том, что плачу вместе с Дэвидом в отчаянии,
Боже мой, Боже мой, почему ты оставил меня? Почему ты так далёк от спасения меня, от слов моего стенания? Боже мой, я плачу днем, но Ты не отвечаешь, и ночью, но я не нахожу покоя. (Псалом 22:1–2)
И мне стало интересно, какая непостижимая тьма окутала Иисуса, когда он издал этот отчаянный крик.
«Иногда Бог предписывает ужасающе темные ночи души спуститься на своих детей в искупительных целях».
Святой Дух использовал мою тьму, чтобы осветить мне ясное свидетельство Библии о том, что по разным и очень веским причинам Бог иногда предписывает устрашающим темным ночам души спуститься на Его детей в целях искупления. И Бог предоставил этих библейских свидетельств, чтобы помочь таким людям, как я, «не удивляться огненному испытанию. . . как бы происходит что-то странное» (1 Петра 4:12). Их опыт дал мне систему отсчета, когда я пытался ориентироваться в темноте.
И мы не можем видеть
Навигация фактически стала для меня полезной метафорой за это время. Чтобы объяснить, что я имею в виду, давайте взглянем на описание Давидом духовной тьмы в большем контексте:
.Куда мне уйти от твоего Духа?
Или куда мне бежать от твоего присутствия?
Если я вознесусь на небеса, ты там!
Если я постелю свою постель в шеоле, ты там!
Если я возьму крылья утра
и буду жить в самых отдаленных частях моря,
даже там Твоя рука поведет меня,
и Твоя десница будет держать меня.
Если я скажу: «Воистину, тьма покроет меня,
и свет вокруг меня будет ночью»,
и тьма для вас не тьма;
ночь светла, как день,
ибо тьма с вами как свет. (Псалом 139:7–12)
В прекрасной поэзии Давид говорит, что неважно, куда он идет — в жилище ли Бога или жилище мертвых, в то ли место, где восходит солнце или где оно садится — Бог там с ним . И если мы расширим линзу, включив в нее Псалом 138:1–6, мы услышим, как Давид говорит, что Бог не просто с ним, но Бог полностью знает его . Богу известны все пути Давида, даже его мысли. Когда Давид находится в таком темном месте, что кажется, что Бог отсутствует, Бог полностью присутствует с ним и полностью осознает его. Ибо для Бога нет такой вещи, как тьма.
Теологическая семинария «Различные испытания»
Почему Давид смог сделать такие глубокие богословские утверждения? Потому что свое богословское образование он получил в семинарии «различных искушений» (Иак. 1:2), где его курсами были «многие опасности, труды и сети» — и тьма духовная. Он занимался богословием так, как будто от этого зависела его жизнь.
Итак, когда Давид ликовал в постоянном знающем и руководящем присутствии Бога, даже когда опускалась глубокая тьма, он не превозносил какой-то романтический идеал; он говорил о реальности, которую он испытал. Добытый тяжелым трудом опыт научил его ориентироваться в жизни, доверяя надежным обещаниям Бога, а не своим ненадежным восприятиям и эмоциям, особенно в темноте.
Помню, как меня посетила мысль «полетать по приборам», когда я пытался понять, как ориентироваться в моей бурной тьме. Когда пилоты направляют самолеты в густые темные облака, они теряют все ориентиры восприятия. Их обычно надежному восприятию внезапно больше нельзя доверять, поскольку они могут чувствовать, что летят горизонтально и прямо, хотя на самом деле они постепенно приближаются к земле. Выживание в этой ситуации зависит от доверия к тому, что говорят им навигационные приборы самолета, а не к тому, что говорят им их восприятие и эмоции. Они должны летать по приборам.
Вот чему Давид научился в сфере веры — и нам тоже. Один из самых трудных и самых ценных уроков, которые мы усваиваем во время наших бурных, облачных, духовных ночей, состоит в том, чтобы доверять тому, что говорят нам инструменты Божьих обетований, а не тому, что говорят нам наши восприятия и эмоции. Такие времена года заставляют нас проявлять веру. Вот почему так много верных библейских святых научились «ходить верою, а не видением» во времена великого отчаяния (2 Коринфянам 5:7).
Почему мы жаждем света
Как бы ни было необходимо и ценно для нас научиться доверять Богу в темноте — что он с нами и полностью знает нас , когда мы не можем видеть — мы все еще глубоко и справедливо желаем испытать эту истину. Мы жаждем, чтобы Бог «осветил [нашу] тьму» (Псалом 18:28), потому что «Бог есть свет, и нет в Нем никакой тьмы» (1 Иоанна 1:5). Мы жаждем света, потому что мы жаждем Бога.
«Мы жаждем света, потому что жаждем Бога».
И так, в субботу, 23 августа, 1997, находясь один в доме, я бросился на пол в гостиной и умолял Бога (снова) о свете и избавлении. Я молился о чем-то очень конкретном: «Господи, если ты хоть как-то шепчешь мне, что ты все еще здесь, а я твой сын, и все это темное время года — это то, что ты допускаешь для своих добрых целей, я думаю, что смогу терпеть что угодно. Все, что мне нужно, это чтобы ты прошептал мне, что я твой сын!
И Бог ответил. Он ответил так, что все попытки моего внутреннего скептика объяснить это чем-то иным, чем отвеченная молитва, кажутся настолько невероятными, что даже невероятными. (Если вы хотите узнать, как именно, я описываю это здесь; короче говоря, Бог говорил не слышимым шепотом, а через друга, который, сам того не зная, направил меня к определенному отрывку из Писания.) И когда Бог ответил, он принес свет в мою ночь. В его свете я снова увидел свет (Псалом 35:9).).
Затем совершенно неожиданно появился еще один аспект этой истории, который только затруднил объяснение.
Когда придет время
Через несколько месяцев после этих событий мы с женой с радостью обнаружили, что ждем второго ребенка.